ВЕРНИСЬ В ДОМ СВОЙ. ЗАПИСКИ РУКОВОДИТЕЛЯ СТАРОЙ ЗАКАЛКИ (автор: Пернай Н.В.)

ВЕРНИСЬ В ДОМ СВОЙ. ЗАПИСКИ РУКОВОДИТЕЛЯ СТАРОЙ ЗАКАЛКИ (автор: Пернай Н.В.) - ИМЕНА БРАТСКА

ВЕРНИСЬ В ДОМ СВОЙ. ЗАПИСКИ РУКОВОДИТЕЛЯ СТАРОЙ ЗАКАЛКИ (автор: Пернай Н.В.)

Пернай Николай Васильевич

Автобиографические записки заслуженного учителя России, кандидата педагогических наук Н.В. Перная знакомят нас с мирами учеников школ, профтехучилища, профессионального лицея, техникумов, в которых работал педагог и его единомышленники. Автор повествует о сложных путях преодоления трудностей и освоения простых человеческих премудростей и основ педагогического ремесла. Преодоление трудностей, – утверждает автор, – неизбежное и обязательное условие развития любого человека.

Благодарности

Благодарю моих первых наставников – учителей и директора Наратайской школы: Л. Г. Пешкова – за обучение азбучным основам педагогического ремесла и заведующего Братским городским отделом народного образования А.А. Иноземцева за уроки управления школьным коллективом.

Братский техникум целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности занял в моей жизни очень много место, и в настоящей повести невозможно было дать даже краткий обзор самых важных дел и событий. Здесь я назову лишь несколько имен коллег, которые верой и правдой прослужили вместе со мной много лет нашему общему делу и сделали многое для становления техникума: Г. Ф. Брюхов, Е. И. Дмитришина, В. С. Дрожжина, А. И. Дергаева, Ю. А. Дергаев, В.Н. Евдокимов, Я. К. Глебов, И. В. Замятина, И. Г. Зуев, М. А. Лаврентьева, Н. П. Левченко, В. К. Ощепков, М. Т. Русяева, Л. М. Саблина, Г. С. Тирская, С. Д. Шарыпова, А. А. Щеголев, Т. М. Шкурдалова, Л. И. Юмашева, А. Г. Ямских и другие. Я бесконечно благодарен моим коллегам за сотрудничество.

Огромную помощь, особенно в первые, самые трудные, десять лет строительства и создания коллектива, оказали И.Ф. Сгибнева – секретарь горкома КПСС, М. И. Олонцев — директор Братского ЛПК, Н. С. Сябренко – замдиректора Комплекса. Низкий им поклон!

Восстанавливая в памяти события последнего двадцатипятилетия в жизни Профессионального лицея №63 г. Братска, где мне пришлось работать, я с благодарностью вспоминаю имена тех, с кем вместе мы прошли самые первые годы: Е. Н. Алексеевич, Т.И. Гаськова, В.В. Дьячков, В.Н. Ерошенко, Л.П. Зверяко, Л. А. Иванова, Н. Г. Кононенко, И. А. Корепанова, Т. Н. Ложкина, Т. П. Макарова, Л. Н. Морозова, В. И. Пластинина, М.М. Скорук, О. В. Смирнова, А. С. Соколов, Л. В. Стефановская, Г. А. Чумаченко, В.П. Шишкина и другие. Большую помощь оказали профлицею ректор Братского индустриального института О.П. Мартыненко и заведующие кафедрами БрИИ Л.А. Мамаев и А.С. Янюшкин. Сердечное всем спасибо!

От Тайшета до Сосновых Родников поезд шел невыносимо медленно, и долгие стоянки на безлюдных разъездах были такими нудными, что хотелось выпрыгнуть из вагона и пойти пешком. После Сосновых Родников мы поехали немного быстрее и потом от Чуны шли уже с приличной курьерской скоростью. Паровоз на поворотах весело взрёвывал, окутывая вагоны едким сернистым дымом. Пассажиры сморкались и с любопытством рассматривали неведомые сибирские земли.

За окном проплывали запорошенные снегом сосны и ели вперемежку с голыми стволами берез, осин и лиственниц, поблескивали скрытые в густой осоке ручейки и перекаты речек, кое-где уже покрытые ледком. И дальше в белесой дымке тянулись бесконечные волны сопок …

Конечный пункт у всех был один – Братск.

После Вихоревки народ засуетился. Мои попутчики, целый взвод дембелей из Забайкальского военного округа, усиленно начищали кирзачи и бляхи на пряжках и упаковывали сидора. Они ехали в Братск по комсомольскому призыву. Их ждали на «стройке коммунизма».

И вот, наконец, наш паровоз, пронзительно свистнув, остановился у одинокого бревенчатого домика, на фронтоне которого красовалась надпись «Братск». Это и был долгожданный конечный пункт.

Вместе с плотной толпой молодежи, в основном демобилизованных солдат и моряков, я вышел на перрон. Перед бревенчатым домиком, который оказался вокзалом, стояло множество грузовых машин с будками. Как потом выяснилось, это был самый ходовой пассажирский транспорт в здешних местах.

Народ целеустремленно рванул к машинам.

Поскольку меня здесь никто не ждал, я отошел в сторону, раздумывая, что делать дальше.

Куда ехать? Я твердо знал, что мне нужно в Братск, а в Братске нужно попасть на строительство гидроэлектростанции. Дальше, думал я, всё образуется само собой.

Пока я нерешительно стоял как витязь на распутье, дембеля-забайкальцы, организованно загружались в огромный МАЗ с будкой.

Вдруг слышу:

— Эй, студент!

Кажется, это меня.

— Вали сюда! Давай с нами!

Кто-то из парней подхватил мой чемоданчик, потом меня. И я поехал с солдатами, наивно полагая, что все дороги ведут к ГЭС. Вскоре выяснилось, что – не все …

Заблуждение развеялось минут через двадцать, когда машина остановилась. Оказалось, прибыли в старый Братск. Оглядевшись, я понял, что приехал не туда, куда стремился. Но где находится ГЭС и как туда попасть, было неясно.

Дембелей, комсомольцев-добровольцев, построили и увели в военкомат на ночлег.

Я же, энтузиаст-одиночка, оказался невостребованным.

— Ну, давай, студент, – прокричали мне на прощанье. – Встретимся в котловане.

Я остался один на пустой дороге. Вокруг покосившиеся ветхие избы, и ни души. Всё какое-то невероятно старое, казавшееся давно заброшенным и посыпанным серой пылью веков.

Что делать? А главное, куда податься?

Да, – начинал соображать я, – это не московская площадь трех вокзалов! Здесь ни метро, ни такси не предвидятся.

Солнце клонилось к закату. Я тоскливо стоял на дороге и запоздало философствовал о том, что всё, что делаешь в этой жизни, нужно планировать. По крайней мере, желательно, продумывать свои действия заранее. Если бы я всё делал, как положено, то у меня тоже могла быть комсомольская путевка, и меня тоже увезли бы сейчас в какой-нибудь будке в теплое место на ночлег. И я, может быть, пил бы горячий чай. С лимоном. Или даже с вареньем.

Если сам виноват, бессмысленно проклинать судьбу. И даже опасно. Знал я, однако, по личному опыту и то, что временами случаются удачи. С некоторых пор я верил, что мой ангел-хранитель, который уберег меня от гибели однажды в детстве, когда я совсем было распрощался с жизнью, и не раз потом приходил на выручку в самые безнадежные моменты моей полосатой жизни, – в трудные минуты не оставит меня. Поэтому, сидя на чемодане посреди пыльной дороги в чужом и непонятном для меня сибирском захолустье, прозванным «всесоюзной ударной стройкой», я ругал себя.

Но где-то теплилась надежда, что всё образуется.

И мой ангел-хранитель снова помог мне.

Из-за поворота показался самосвал. Я неуверенно махнул рукой, и машина, к моему удивлению, остановилась.

— Тебе куда? – спросил шофер.

— Мне бы на ГЭС.
— Значит, по пути. Садись.

Я взгромоздился в кабину. «Везёт, – подумалось. – Слава Богу, везет».

Это было чудо! Настоящее братское чудо …

Гравийная дорога петляла вдоль берега Ангары. Через час, преодолев с десяток крутых подъемов и спусков, мы подъехали к Падунскому сужению. В низине дорога подходила прямо к воде.
Мы вышли к реке. Ангара шумела и бурлила у прибрежных валунов, и шум ее заглушал звуки речи. Вода была кристально чистой, прозрачной и казалась живой. Я погрузил ладонь в ледяную стихию, но тугие струи с силой оттолкнули инородное тело. Течение было мощным и непреодолимым.

Метрах в трёхстах и дальше из воды торчали черные камни, и там что-то бешено клокотало.

— Это Падун, – громко прокричал шофер. – После перекрытия Ангары Падун не ревет, а только шумит.

Потом мы проехали самодельную арку на возвышенной части левого берега и попали в поселок Постоянный, который позднее был назван Падуном. Сверху открывалась панорама строящейся гидростанции: к правобережным скалам примыкала насыпная плотина с высоченными металлоконструкциями, которые время от времени озарялись вспышками электросварки; ниже плотины находился котлован, в котором копошились букашки машин и людей. А слева в узком проране рвалась на волю Ангара; вдоль прорана тянулась стена, в виде отбойника, на которой огромными буквами была начертана вызывающая надпись: «Мы покорим тебя, Ангара!»

Так я оказался на братской земле. «Сбылась мечта идиота», – сказал бы незабвенный Остап Бендер.

Был конец октября 1960 года, и мне было от роду 20 лет.

***

В начале второй половины прошлого века слава о подвигах гидростроителей на Ангаре гремела на весь Союз. Казалось, и дня не проходило, чтобы в газетах или по радио, не сообщили о делах буровиков, бульдозеристов, экскаваторщиков и бетонщиков в котловане Братской ГЭС, монтажников на трассах ЛЭП-220 и ЛЭП-500, о строительстве нового Братска, о прибытии на строительные объекты новых групп добровольцев из разных концов страны. «Громадьё» планов и кипучая жизнь великой страны будоражили умы молодежи и звали в дорогу «за мечтою и за запахом тайги».

Романтика новостроек поманила и меня. За плечами был небольшой опыт работы на стройке и три курса исторического факультета Московского университета. Я надеялся попасть в котлован гидростанции, но в отделе кадров Братскгэсстроя сказали, что им нужны только классные строители.

— У меня пятый разряд каменщика, – объяснял я.

— Каменщики в котлован не нужны. Нужны бетонщики и сварщики, – сказал кадровик.

Я не был ни бетонщиком, ни сварщиком. Поэтому сразу стало ясно, что в котлован мне не попасть и реализация мечты о героическом труде на ударной стройке пока откладывается.

В расстроенных чувствах бродил я по улицам поселка Постоянного, тогдашнего административного центра Братска, пока по совету кого-то из новых знакомых не попал к заведующему гороно А. А. Иноземцеву. Заведующий принял меня радушно, с таким видом, будто давно ждал моего появления в своем кабинете. Его простецкое обаяние и незатейливый оптимизм подействовали на меня весьма положительно. Он, и в самом деле, предложил мне на выбор несколько мест работы.

После недолгих размышлений я принял предложение Иноземцева поработать годик-другой учителем в школе, хотя еще вчера ни о какой школе и ни о каком учительстве не помышлял. Да что там вчера, я не помышлял об этом никогда в жизни.

— Школа находится в поселке Наратай, – улыбаясь, пояснял Алексей Александрович. – Это недалеко, но на другом берегу Ангары.

— Наратай так Наратай, – согласился я.

Мог ли я тогда предположить, что «годик-другой» затянутся на полвека?

На следующий день я уже ехал к месту назначения. Рабочий поезд из тепловоза и двух прокуренных вагончиков подобрал меня на уже знакомой станции Братск и неспешно повез в неведомое будущее. Проехали на очень малой скорости по ажурному мосту, перекинутому через Ангару между двумя абсолютно отвесными скалами, которые в здешних местах зовут «щёками», потом обогнули гору Монастырскую и понеслись вдоль берега Ангары мимо сел Красный Яр и Лучихино. Временами мелькали какие-то безлюдные бревенчатые бараки. Попутчики объяснили, что это остатки брошенных зэковских лагерей.

Вечером сошел на полустанке Сурупцево.

Было еще светло. Я вышел на крутой берег Ангары и замер от неожиданного вида потрясающей красоты. В лучах заходящего солнца загадочно светились посеребренные инеем вершины вековых елей на противоположном берегу, который, как потом оказалось, был одним из многих островов; а внизу шумела и позванивала быстрыми стрелами ледяных вод могучая река. Временами издали доносились странные вздохи, которые, казалось, исходят от какого-то сверхъестественного существа невиданной силы. Сказочная сила и стремительность тока вод завораживали, и я простоял на берегу, пока не стемнело.

Нужно было каким-то образом попадать на другой берег. Я поднялся в домик станционной службы, и дежурная тётенька объяснила, что утром за почтой прибудет с того берега лодочник, который доставит меня куда надо.

— А до утра куда деваться? – спросил я.

— Не тужи, паря, — ободрила меня дежурная. – Переночуешь у меня на вокзале.

Она открыла «вокзал» – маленькую каморку, в которой, к счастью, имелась довольно широкая лавка.

— Располагайся. Только закройся изнутри на крючок, а то здесь недалеко колония, и, случается, зэки по ночам гуляют.

Я бросил на лавку свой побитый в дорогах чемоданчик, сверху фуфайку-ватник, прикрыл каморку, как было велено, и тут же уснул. Ночью чудились какие-то голоса, чьи-то прикосновения, но встать и выяснить, что к чему, не было сил. Проснулся я от того, что за руку сильно дергала перепуганная дежурная.

— Слава Богу, живой, – заговорила она, когда я открыл глаза. – Всю ночь бродили здесь зэки. Я боялась, как бы они чё не сотворили с тобой.

Я потрогал голову – шапчонка, летние туфли из кожемита с дырочками, за двенадцать рублей, на мне, облезлый чемоданчик на месте, — значит, все в порядке.

— Что ж ты изнутри-то не закрылся? — корила меня дежурная. И только тут до меня дошло, что дверь в «вокзал» открыта.

А ведь с вечера я закрывал ее на крепкий крюк …

Вскоре появился лодочник. Он забрал мешки с почтой, и мы спустились с крутого берега к реке. По воде плыло множество прозрачных, тонких льдин, которые то погружались, то всплывали в студеном потоке. Как только лодочник отпихнул лодку от берега, течение тут же подхватило ее и с бешеной скоростью понесло вместе с льдинами. Пока лодочник заводил мотор, нас отнесло метров на сто. Но вот затарахтел двигатель, и, заложив крутой вираж и едва не черпая бортом воду, мы устремились поперек течения к противоположным берегам. Лавируя между островами и обходя пороги, минут через тридцать мы пристали к обледенелым бревнам плотбища, рядом с которым было несколько изб – остатки старой деревни Усть-Наратай.

У крайней избы стоял грузовик и несколько местных мужиков. Мужики побросали в кузов мешки с почтой, а заодно и мой чемоданчик.

— Кто такой? – спросил меня пожилой шофер.

Я сказал, что направлен работать учителем.

— Учителей мы уважаем, — сказал шофер, но глянув на мою легкомысленную обувку, укоризненно качнул головой. Сам-то он, как и другие мужики, был в валенках. – Ну, что ж, учитель, прыгай в кузов.

До Наратая доехали без приключений. Директор школы Леонид Григорьевич Пешков уже ждал меня.

— Добро пожаловать, Николай Васильевич! — приветствовал он меня, крепко пожимая руку. – Нам по рации сообщили, что вы едете. Очень рад вашему прибытию. Очень.

Впервые в жизни меня величали по имени-отчеству. Это был непривычный аванс признания.

Леонид Григорьевич обеспечил меня учебниками и методической литературой, и уже через два дня я вел свои первые уроки.

Самым первым был урок истории в восьмом классе. Я вошел в класс, сказал:

— Здравствуйте! – и ученики встали рядом с партами, приветствуя меня. Их было всего восемь человек, юношей и девушек. Некоторые ростом выше меня.

Тема урока была «Наполеоновские войны». Я стал рассказывать о личности Наполеона, о его честолюбивых замыслах, славных и неславных военных походах и в заключение добросовестно изложил марксистскую концепцию справедливых и несправедливых войн. Наконец, изложение темы было закончено и я, чувствуя, как от спадающего напряжения по спине бегут струи пота, волнуясь, спросил:

— Какие будут вопросы?

Урок я выучил хорошо, перечитал немало дополнительной литературы по теме, которая в довольно большом количестве имелась в домашней библиотеке Пешкова и в школьной библиотеке. Но все же волновался.

— Вопросы есть?

— Есть, — с места поднялась русоволосая красавица и, уставив на меня немигающие глазищи, спросила: — Скажите, а вы женаты?

Это была Нэлля К., которая, как потом выяснилось, была всего на три года младше меня, своего учителя.

— Н-н-нет, — в замешательстве пробормотал я …

Мои попытки на том уроке вернуться к Наполеону успеха не имели. Ребята вынудили меня рассказать о моей родине – далекой Бессарабии, – о Москве и университете.

Вторым был урок зоологии в седьмом классе, потом уроки ботаники в шестом, немецкого языка в пятом и географии снова в седьмом. И так каждый день. Видя, что я не ропщу, мне до приезда новых специалистов, семьи Ильиных, дали вести еще уроки физкультуры, труда, рисования, черчения и пения. Классов-параллелей не было, и поэтому в каждом классе каждый урок был единственным и последним. Поскольку я был комсомольцем, то меня без лишних уговоров вскоре назначили еще и старшим пионервожатым и избрали заместителем секретаря комсомольской организации поселка Наратай.

Режим дня был жесткий: обычно с утра до полвторого уроки, потом обед, небольшой отдых, потом подготовка к урокам на следующий день с обязательным написанием развернутых планов каждого урока. Часто подготовка к урокам затягивалась до 2-3-х, а то и 4-х часов ночи, а в полседьмого – снова подъем, туалет («удобства», конечно, на улице) и – школа. Ну а когда в связи с уходом в декрет моей коллеги мне дали еще и классное руководство в пятом классе, послеобеденный отдых отпал сам собой, а так называемая «внеклассная работа» с моими двоечниками-«пятышами» стала затягиваться допоздна.

Когда кончилось первое полугодие, выяснилось, что в моем классе не успевает четвертая часть (не помню, сколько именно) учащихся. На педсовете Леонид Григорьевич, строго глядя в мою сторону, сказал:

— Надо принимать решительные меры.

На улице стоял 1961-й год. В те времена еще не знали, что такое личностно ориентированный подход, тотальная борьба с двоечничеством и процентомания. Но директорское слово «надо» для меня означало, что и вправду – надо! Никакого опыта стимулирования личностной мотивации учащихся у меня не было (В. Ф. Шаталова я тогда еще не читал), но мне очень хотелось «вытащить» своих детей, которые при всем их лентяйстве нравились мне все больше и больше. Я собрал родителей, – как водится, пришли одни мамы, – и сказал, что с завтрашнего дня любой ребенок, который получит двойку по какому-либо предмету, будет оставлен после занятий до тех пор, пока как следует не выучит урок и не отчитается передо мною.

— И давайте им с собой побольше еды, придется задерживаться надолго, — добавил я.

Мне было понятно, что возникнет большая перегрузка, ребятишки будут сильно уставать, но другого выхода я пока не видел. Бывали дни, когда неудовлетворительные оценки за день получало пол-класса. Однако довольно скоро мои дети усвоили новое правило: получил двойку – оставайся после уроков и выучи то, что не знаешь. А Николай Васильевич поможет, но и обязательно проверит. Чаще других оставались после уроков Олег Д., Галя Х. и Коля Б. Как-то мы просидели с Олегом часов до девяти вечера: ему не давалась задачка по арифметике, и, несмотря на мои наводки, он никак не мог найти решение, а мне никак не хотелось, чтобы он просто списал решение. В конце концов, мы с ним вместе наметили порядок действий (так тогда принято было решать задачи – по действиям), но тут прибежала перепуганная мама (она одна воспитывала Олега) и увела свое «бестолковое чадо» домой.

Так шли дни за днями, недели за неделями, я понемногу втягивался в работу и спокойно тянул свою лямку. По воскресеньям отсыпался. О гулянье на природе невозможно было думать, потому что зима стояла лютая и морозы были жестокие.

Однажды зимним утром, подхватив портфельчик, я пошел в школу. Вроде все было, как обычно. Только туманно и очень холодно. И снег сильно скрипел под ногами. Натянул я сильнее шапчонку на голову – не помогает. Во рту необычная сухость. Хотелось очистить рот. Сплюнул и вдруг услышал тонкий звук: «Ти-инь!» Оглянулся: может это птичка пропела? Нет, кругом белое безмолвие и ни одной птички. Опять сплюнул – опять тот же звук: «Ти-инь!» Вероятно, этот музыкальный звук рождается от падения замерзшей слюны на снег, – подумал я и пошел дальше. Получше замотал голову шарфом – лицо немного согрелось, но дышать стало труднее, не хватало воздуха.

Всё же я дошел до школы. И с удивлением узнал, что в этот день на термометре было минус 61.

Никаких уроков в такой мороз быть, конечно, не могло.

Вскоре из числа двоечников у меня появились твердые троечники, которые нередко лучше меня объясняли материал своим товарищам и спрашивали с них. И к концу февраля как будто новое дыхание появилось у моих детей – они перестали получать двойки. То ли им надоело, то ли они стали выслушивать больше похвал от учителей и от меня, то ли стали больше себя уважать, но факт остается фактом: к концу третьей четверти большая часть неуспевающих детей стали успевающими. Но все-таки трое имели двойки по арифметике; видимо, сказалось мое отсутствие в течение последнего месяца: я летал на экзаменационную сессию в Москву и к морю в теплый город Сухуми.

В четвертой четверти я возобновил занятия своей группы «продленного дня», и пятый класс все окончили без двоек.

Тогда я и вывел для себя одно простое, но важное правило: если любишь своих детей, то обязательно придумаешь что-нибудь такое, чтобы им было хорошо.

Несмотря на то, что Наратай был типичным медвежьим углом, здесь был богатый леспромхоз, свой большой клуб, больница и вся, необходимая для жизни, инфраструктура. Было много молодежи моего возраста, а также немало людей постарше с интересным жизненным опытом. И жизнь моя стала разнообразной и богатой событиями.

Ближе к маю потеплело, снег быстро сошел, и я мог позволить себе вылазки на природу. По воскресеньям я брал тозовку (малокалиберную винтовку) у местного лесника и до изнеможения бродил по тайге, изредка постреливая по шишкам и сучкам, чтобы не забыть навык. Нередко попадались белки, бурундуки, иногда рябчики и косачи. Но я по живым мишеням не стрелял: этот самозапрет у меня с детства, в котором, владея арсеналом всевозможных самопалов, я настрелялся вдоволь.

Однажды весенним днем я вышел к Ангаре и был в очередной раз потрясен ее могуществом: вся поверхность реки была покрыта огромными глыбами нерастаявшего льда – торосами, – высота некоторых из них достигала человеческого роста.

К первомайским праздникам школа готовилась долго и основательно. А утром 1 мая мы давали концерт для жителей поселка. Дети читали стихи, изображали персонажей басен Крылова, танцевали. Было и хоровое (правда, одноголосое), и сольное пение. Особенно долго хлопали четверокласснику по фамилии Тыкманов, который жалостливо пел о солдатах, уходящих на войну:

И долго-долго плакали старушки
И клали им ватрушки в рюкзаки.

Гвоздем концерта была пирамида, которую выстраивали на сцене мои «пятыши». Пирамида была сложная, в три яруса. Дети ужасно волновались, боясь сбиться или упасть, но все прошло гладко. Я был с ними и подыгрывал им на двухрядке.

В мае установились теплые и даже жаркие дни. Однажды я внезапно проснулся среди ночи от мощного орудийного грохота и сотрясений земли. Вместе с другими перепуганными односельчанами я выскочил на улицу. Люди напряженно вслушивались в страшный гул, доносившийся со стороны Ангары.
Последний раз я слышал такой же гул при освобождении моего родного города Бельцы в Бессарабии от немецких и румынских захватчиков весной 1944 года, но то были залпы тысяч орудий Красной Армии.

Здесь страх нагоняло еще то, что земля под ногами явственно дрожала. Было непонятно, что случилось, что делать и куда бежать. Вдруг, подумалось, это землетрясение. Все чутко слушали и ждали, что будет дальше.

Грохот временами затихал, а потом возобновлялся со страшной силой.

Сосед, местный «бурундук», тоже слушал, приложив ладошку к уху. Слушал минуту или две, потом истово перекрестился и спокойно сказал:

— Слава Богу, пошла Ангара. Лёд, значит, тронулся – И пошел домой.

Оказывается, Ангара вскрылась. Почему-то ледоход на Ангаре всегда проходил ночью.

Летом того же года я еще раз убедился в диком могуществе реки.
Мы, компания парней и девчат, устроили пикник на берегу Ангары.

Ласковый летний вечер. Жаркий костер. Шашлыки, водка. Веселый разговор и песни под гитару.

Наступила ночь. Взошел яркий месяц и осветил нашу компанию. Настроение у всех было благостное и вполне позитивное.

Но, как известно, бесы не любят покой и благодать.

Кому-то вдруг пришла в голову шальная, явно бесовская, мысль:

— А давайте искупаемся!

Идиотизм публичный бывает заразительным. Поданная мысль была совершенно идиотической и абсурдной: ночь, быстрое течение реки, убийственно холодная вода, – какое купание? Тем не менее, мысль была поддержана публикой.

Парни стали снимать штаны …

Берег был ровный, а река у берега казалась мелкой. Двое забежали в воду и тут же выскочили, крича как ошпаренные. Я же – человек серьезный: учитель, как-никак – не спеша шагал по каменистому дну, и твердые струи, обжигая холодом, свистели у меня между коленками. Я быстро окунулся, чтобы привыкнуть к холоду, и подумал: «Пройду еще немного, чтоб было до пояса. Потом сразу вернусь». Прошел еще шаг, и вдруг дно исчезло под ногами.

Меня понесло. Я начал загребать к берегу, но меня со страшной скоростью несло на середину протоки.

С берега что-то кричали, но я ничего не понимал и изо всех сил сопротивлялся течению. Так продолжалось минуты три или больше, и тут я увидел, что течение несет меня на какие-то бревна. Это было плотбище.

Я пытался ухватиться за крайнее бревно, но не получилось: бревно было скользкое и слишком большое, наверное, в три обхвата. Из последних сил я елозил по этому бревну, понимая, что если меня сейчас оторвет, то плыть уже не смогу. В последний момент мне удалось ухватиться за трос, который соединял бревна. После этого сознание отключилось …

В себя я пришел, когда почувствовал, что меня за руки тянут из воды. Тянула девушка, которую звали Анта. Как многие прибалты, которых я знал, Анта была спортивной и очень сильной. Надрываясь, она изо всех сил тащила меня и, наконец, вытащила на сухие бревна. Потом обняла мою мокрую голову и горько заплакала. Кажется, я ей нравился …

Тут прибежали остальные члены нашей ночной компании и первым делом стали ругать меня всякими плохими словами. Оказалось, от места нашего «купания» до плотбища им пришлось бежать минут двадцать…

***

У школы был свой грузовой автомобиль ГАЗ-51, подаренный директором местного леспромхоза. Мы стали использовать грузовик для ближних и относительно дальних поездок.

Однажды, дело было, ещё в феврале 1961 года, небольшая делегация учителей нашей школы из шести или семи человек на грузовике поехала в соседнюю Степановскую школу «для обмена опытом». Для согрева мы навалили на себя сена, которого в кузове припасли в изобилии, — да так и ехали. Сначала – по лесной дороге, потом по зимнику, пробитому среди торосов на Ангаре. Часа через два прибыли в школу, где нас встречал в небольшой уютной учительской директор, очень известный в те времена среди учителей К. Р. Толкачев, фронтовик. Он усадил нас за большой стол, покрытый накрахмаленной льняной скатертью, на стулья, которые также были донизу закрыты льняными чехлами; на стенах висели репродукции картин. Оказавшись в такой непривычной для нас, деревенских, «светской» обстановке, мы слегка растерялись. Нас напоили горячим чаем, и Константин Романович повел показывать «базу». Степановская школа была почти такой же, как наша; по вместимости она была рассчитана на 8 классов. Как было принято, нам показали открытые уроки, потом было чтение методических докладов. Всё проходило в строгой и почему-то волнующей меня обстановке. На меня, новичка, всё увиденное, услышанное и пережитое произвело сильное впечатление. После недолгого обеденного застолья, мы прощались с радушными «степановцами» уже как близкие коллеги.

Зарывшись поглубже в сено и, прижавшись друг к другу, мы возвращались домой на своем грузовике, но радость от общения с хорошими людьми переполняла, нам хотелось, чтоб и в нашей школе всё было так же ладно, как у «степановцев». И мы всё говорили и говорили до самого Наратая.

— Приезжайте к нам в любое время, когда сможете, — говорил, провожая нас, Константин Романович.

Мы обещали приехать, но всё как-то не получалось. И только мною судьба распорядилась, вопреки моим желаниям, так, что через год с небольшим я вернулся в Степановскую школу … в качестве ее директора.

Наратайский период в моей биографии был периодом адаптации и первых уроков, которые можно назвать уроками востребованности. Я адаптировался к местным условиям. Научился обходиться минимумом простой еды и одежды. Не боялся тайги и, хотя с хозяином-медведем не встречался, но волков видел близко. Не боялся морозов.

Ангару с некоторых пор воспринимал как живое существо.

Спал мало. Гулял мало: работа поглощала всё.

Сблизился и сдружился со многими односельчанами, часто был зван ими в гости и бывал во многих домах.

Я сильно привязался к своим ученикам, и мысли почти постоянно были о них. Они платили мне доверием и радостными улыбками, и я отчетливо понимал, что нужен этим детям. Востребован.

***

Летом 1961 года К. Р. Толкачева перевели в Братск на должность директора новой школы №8 на Правом берегу. Без Константина Романовича, которого «степановцы» почитали как отца родного, школа фактически осиротела. Попытки выдвинуть директора из своего коллектива не увенчались успехом. И тогда нашли меня…

Моё первое в жизни директорство в Степановской школе было недолгим, всего один учебный год (1962-1963-й), из которого полгода я провел в Москве на подготовке и защите диплома в МГУ. Но, как первая любовь, первое директорство наложило особую печать на всю мою педагогическую биографию. Именно среди «степановцев», благодаря заботливым взаимным отношениям и крепкому товариществу, которые сложились между нами, я окончательно осознал свои жизненные приоритеты, которые позволили мне определить свое мировоззрение и основные векторы дальнейшего пути.

С первых дней работы в школе я был окружен такой заботой, душевной теплотой и материнской любовью своих подчиненных и коллег, каких потом я нигде никогда не встречал. Может быть, причина была в том, что в свои 22 года был я для них, 40-45-летних, как сын; может быть, потому, что за время работы с ними я ни разу никому не показывал своей власти, ни разу ни на кого не кричал, ни разу никому не объявлял выговор; может быть, потому, что я ни разу никого из них не обманул, хотя меня, случалось, обманывали. А может, еще и потому, что был предан своему коллективу всеми своими потрохами, хотя как руководитель я был неумеха и допустил немало промахов. По своим личным качествам и тем коленцам, которые я время от времени выкидывал, я не был образцом поведения. Но мне, как блудному, но любимому, сыну все сходило с рук. А когда, бывало, стыд за содеянное жег мои щёки, мои мамочки сочувственно улыбались, но никогда ничего не комментировали, щадя мой директорский авторитет. И я тоже вовсю старался соответствовать их ожиданиям.

Однажды накануне Октябрьского праздника я был приглашен в дом к директору леспромхоза М. А. Горбунову на праздничный вечер. Пришло на вечер и местное начальство, в том числе несколько молодых женщин, собою очень даже недурных. Общество собралось молодое, самому хозяину дома, Михаилу Александровичу, не было, наверное, и 30-ти. Веселые знакомства, игривые разговоры, песни, танцы, бесконечные тосты продолжались часов до пяти утра. Уйти, если захочешь, с таких вечеринок почти невозможно. В поселке, где все знают друг о друге всё, зазнаек, гордецов и одиноких монахов не любят. Правда, поскольку утром мне предстояло провести большое мероприятие, можно было, конечно, уйти незаметно, пораньше, хотя бы в час ночи; именно так я стал поступать в более зрелом возрасте, когда мне стукнуло 50, но в молодые годы я считал это невозможным. Только около шестого часа я добрался до своей квартиры при школе, рухнул на кровать и мгновенно отрубился.

Проснулся от того, что рядом громко разговаривали мои учительницы.

— Который, — спрашиваю, — час?

— Без десяти десять, Николай Васильевич.

«Боже ты мой, — пронеслось у меня в голове, — сегодня же 7 ноября, на десять часов назначен торжественный утренник с приглашением всех родителей и учащихся, а я тут валяюсь». Спрашиваю:

— Народ собрался?

— Да, пришли почти все дети и родители, — докладывают мои мамочки и вопросительно смотрят на меня. – Будет не совсем хорошо, если директор не будет присутствовать на празднике.

— Идите, — говорю. – Готовьте детей к празднику.

Вышел в коридор, где стояла бочка с водой, пробил ковшиком корку льда, быстро ополоснул то, что еще вчера было моим лицом, и почувствовал, как голове возвращается ясность. Еще два-три быстрых штриха: белая сорочка, галстук, глаженый пиджак, не забыть еще тетрадку с написанным позавчера докладом, приказ о поощрении отличников и ударников учебы. Так, всё готово: «Господи, прости и благослови!» А теперь – вперед!

Чем сильна молодость – тем, что организм может быстро восстановиться и мобилизоваться. В зрелом возрасте такие номера уже не проходят.

В 10 часов 5 минут твердым шагом я уже входил в школьный вестибюль, битком заполненный детьми и взрослым народом. Громким голосом я возгласил начало праздника, а когда открыл тетрадь и стал читать официальный доклад, в первой части которого, как положено, воздавалась дань великим событиям 1917 года, а во второй части давался обзор достижений нашей школы и ее лучших учеников, публика замерла. Видимо, такое раньше здесь не практиковалось. Мои мамочки-учительницы смотрели на меня с молитвенным обожанием.

— Когда вы успели все подготовить: и доклад, и приказ, и грамоты? — спрашивали они потом.

— А вот, успел.

К планируемым событиям надо готовиться тщательно и как можно раньше, — это правило я усвоил давно, в первые месяцы своего учительства.

А когда в заключение голосом Левитана (после ночных бдений голос звучал как басовая труба) я провозгласил:

— Да здравствует 45-я годовщина Великого Октября! – раздались громовые аплодисменты.

Именно тогда были поняты самые простые, азбучные истины управленческой науки:

— не подводи товарищей, коллег, оправдывай их доверие;

— что обязан делать – умри, но сделай; лишнего не обещай, но что обещал – выполни;

— будь на высоте, старайся соответствовать ожиданиям подчиненных; будь нужным своему коллективу, будь востребован;

— защищай не только интересы коллектива, но стой горой за каждого; возвышай личность каждого, потому что каждый учитель должен быть Всеми Уважаемой Личностью;

— возлюби своих коллег, особенно, если видишь, что они питают к тебе хорошие чувства;

— не оскорбляй подчиненных необоснованным недоверием.

Одной из особенностей коллектива Степановской школы было необыкновенно высокое доверие ко мне как к директору. Такого я не встречал потом нигде. Так, я часто спрашивал коллег, как следует поступать в том или ином случае; а потом, когда принималось окончательное решение, и я доводил его до людей, никогда не возникало «особых мнений» или желания отлынить. Авторитет директора в этом коллективе был просто непререкаем. Нередко в разговорах с посторонними лицами можно было слышать: «Надо слушаться, так сказал наш директор». Такое сейчас редко встретишь. Это, как в хороших семьях, где мудрая жена-мама постоянно говорит детям: «У нас папка – главный в семье, как его умная голова решит, так и будет». Правда, дальновидная мамка никогда не будет афишировать, что умной головой папки управляет она сама.

Другой особенностью коллектива была высокая квалификация педагогов. Мне не нужно было натаскивать кого-либо из них в методиках работы; все были достаточно грамотны, хорошо знали свои предметы и в меру занимались самообразованием. Мне почти ничего не надо было приказывать: всё делалось вовремя, без всяких приказов. Думаю, что все эти особенности – результат выучки людей во времена директорства К. Р. Толкачева, несмотря на то, что о его крутом характере и грехах ходили легенды.

И, конечно, главный урок, полученный мною от первого директорства – урок ответственности. Люди не всегда понимают, обладаешь ты достаточными ресурсами для выполнения дела или нет. Но поскольку директор – именно ты, то именно ты обязан найти эти ресурсы и обеспечить условия для выполнения дела.

Однажды в декабре 1962-го, когда я зашел в класс столярного дела, учитель труда (его фамилию я забыл) пожаловался, что кончаются гвозди на 50 и 100 мм, и скоро нечем будет работать. Мои попытки найти гвозди нужных размеров на базе леспромхоза не увенчались успехом. Делать было нечего, надо было ехать в город. Я воспользовался тем, что меня срочно вызывали на какое-то совещание директоров, и поехал в Братск. После совещания поехал на межрайбазу и купил два ящика гвоздей. Но встал вопрос: как довезти ящики, каждый из которых весил по 80 кг, до моей школы, находящейся за морем? Правда, море уже «стало» (замёрзло) и зимник был пробит, однако никаких попутных машин не было и не предвиделось. Выбора не было, и я решил ехать поездом до Видима, а там будь, что будет. Кое-как под ругань проводника загрузил на станции Анзёби тяжеленные ящики в тамбур пассажирского вагона; а на станции Видим с таким же трудом их выгрузил. Теперь надо было найти попутную машину до Заярска, а уже из Заярска – по зимнику через залив до своего поселка. Я долго бродил по Видиму, но найти машину не мог. Кто-то посоветовал идти к «тунеядцам». Так называли людей, высланных из европейской части Союза за «уклонение от трудовой деятельности», которые жили в поселке Чистая Поляна.

Я купил бутылку водки, самый ходовой товар для «бартерных» расчетов, и, пройдя по зимней дороге километра два, пришел в Чистую Поляну. Поселенцы-«тунеядцы» жили в новых добротных брусовых избах. В одну из них, возле которой стоял ГАЗ-66, я зашел. В избе было жарко натоплено, на койках в кучах тряпья в верхней одежде лежало трое не то мужчин, не то женщин, и еще трое сидели у плиты, на которой в большой консервной банке что-то булькало. Они вскользь посмотрели на меня равнодушными оловянными глазами и снова погрузились в созерцание булькающей банки. По запаху я понял, что варят они чифир и ждут, когда варево дойдет до нужной кондиции. Мои попытки привести кого-либо из чифиристов в здравое состояние не дали никакого результата. Диалога не получилось.

Пошел я дальше, зашел еще в две избы: там хозяева, несмотря на то, что время было послеобеденное, продолжали ночевать. В отчаянии я уже стал ругать себя за то, что связался с проклятыми ящиками. Другие директора, говорил я себе, приезжают на совещания и уезжают с легкими портфельчиками, а тебе нужно обязательно тащиться с гвоздями. И вдруг…

Бог всегда приходит на помощь страждущим и ищущим в последний момент – в момент крайнего отчаяния. В это я всегда верил.

Вдруг у одного из домов я увидел порожний лесовоз с работающим двигателем. Как же велико было мое счастье, когда выяснилось, что шофер лесовоза собирается ехать в Заярск! Дальше, я теперь был уверен, всё будет хорошо. Мы вернулись к станции, погрузили на открытую переднюю площадку ящики, привязали их проволокой, я взгромоздился на площадку сам (в кабине ехала беременная женщина), и мы поехали. Дорога была неблизкой. Пару раз останавливались: шофер проверял, живой ли у него седок на верхней площадке, и я, пользуясь передышкой, руками обмахивал себя, так как снег летел на меня из-под колес и облепливал с головы до пят. Один раз остановились у полуразобранного мостика, который чинили какие-то люди в одинаковых серых робах. Оказалось, это расконвоированные из ближнего лагеря. Они попросили у нас курево, и мы с шофером поделились, чем могли. Постояли. Покурили вместе с зэками. Выглядели те бодро и были вполне дружелюбны.

Наконец, приехали в Заярск и высадили беременную женщину. Дальше до Степановского леспромхоза мне надо было продвигаться по замерзшему морю, но и тут (везет же рисковым ребятам!), когда я стал рассчитываться с шофером и отдал ему поллитровку, он вдруг весело сказал:

— А садись-ка, учитель, в кабину. Так и быть, довезу я тебя до твоей школы.

Я мигом вскочил в кабину, и машина, взревев двигателем, рванулась в промерзшую ночную мглу…

Через час я уже передавал драгоценные гвозди моему учителю труда.

***

Мое второе директорство в Братской школе №9 с 1963 по 1967 год было менее счастливым и менее удачливым, чем первое, хотя уроков, особенно из неудач, было извлечено достаточно много.

Школа была небольшая, около 600 учащихся. Коллектив учителей подобрался хороший и работящий. Было много молодых.

Люди внешне были приветливы и радушны. Однако по каким-то, поначалу для меня не очень понятным причинам, с авторитетом не только личности, но и должности директора здесь не очень считались. Многие говорили, что это было связано с тем, что мой предшественник был слишком говорливым и директорскими делами фактически не занимался. Среди педагогов постарше считалось нормой время от времени осаживать директора в рамках «критики», широко распространенной тогда в партийных кругах. Партийная прослойка в школе была значительной, а поскольку я был беспартийным, то считалось что мои распоряжения и действия, как человека молодого и якобы чересчур горячего, надо систематически корректировать.

Сначала, как в Степановской школе, я пытался создать обстановку доверительности и равноправного партнерства между членами коллектива. Но довольно быстро выяснилось, что не все идут на контакт, некоторые не желают впускать в свой мир никого; были, к сожалению, и такие, с кем откровенничать было просто опасно. Случалось, и нередко, так, что мои предложения подвергались уничижительным комментариям – дескать, блажит наш молодой директор. Изредка эти комментарии доносила до меня «сарафанная почта», иногда, плача в подушку, что-то сообщала жена Света, с которой мы тогда работали вместе.

Я, скорее, интуитивно, чем рассудком, понимал, что демократический стиль взаимоотношений с такими людьми не подходит. Однако как только я пробовал действовать жёстче, старшие партийные товарищи тут же начинали меня поправлять, упрекая в «самоуправстве». Позднее я понял, что в тех условиях от меня, видимо, ждали установления либерального стиля управления и невмешательства в учебный процесс. То есть кому-то хотелось, чтобы я стал этаким зиц-директором, который всеми вроде руководит, но никуда не лезет и ни во что не вмешивается. Безусловно, такая позиция меня не могла устроить. Я упорно искал способы сплочения коллектива и улучшения, как тогда говорили, «морально-психологического климата». И гнул свою линию. В результате время от времени стали возникать «очаги сопротивления» со стороны, как ни странно, моего первого заместителя – завуча Надежды Михайловны , – которые приводили к бестолковым перепалкам с ней и её окружением. Надежда Михайловна, в отличие от меня, неплохо разбиралась в людях и умело ими манипулировала в свою пользу; до моего прихода в школу она, по сути, была неформальным лидером коллектива.

Казалось бы, директор и завуч должны быть единой командой и действовать только вместе, только в одном направления. Но единства не было. Была бесплодная борьба амбиций. Мы были слишком разными людьми и по возрасту – она была почти вдвое старше меня, – и по психологическому складу. Мы были типичными антиподами, психологически не совместимыми.

К сожалению, в те времена не нашлось ни одного человека, который бы сказал, что при такой несовместимости между двумя первыми руководящими лицами никакими искусственными усилиями никакого единства и дружной команды создать не удастся. Выход в такой ситуации был один: одному из конфликтующих руководителей надо было уходить. Но прописные марксисты внушали нам совсем другое: «конфликты разлагают коллектив», «ни один руководитель не должен уклоняться от критики масс», «авторитарный стиль управления приводит к самоуправству и волюнтаризму» и прочую белиберду. Выслушивая подобные внушения, для верности изредка подкрепляемые крепкими оплеухами «сверху», я не мог не действовать в духе времени. В то же время, чувствуя фальшь официозной политики, я вынужден был крепче взять вожжи в свои руки и, оставив завучу диспетчирование учебного процесса, замкнул на себя большую часть проблем развития.

Время от времени по моей, и не только моей, инициативе в нашу школьную жизнь стали вбрасываться различные идеи, для разработки которых создавались творческие группы; часто в эти группы входили и учащиеся. Вначале в рамках политпросвещения возник кружок по изучению основ «коммунистического воспитания», руководство которым партийцы возложили на меня, как комсомольца. Воспользовавшись тем, что мне, как руководителю кружка, было предоставлено право корректировать программу занятий, такие темы, как «Классики марксизма-ленинизма о коммунистическом воспитании», «Директивы КПСС об образовании», «Труды выдающихся деятелей ВКП(б) – КПСС по вопросам образования» и проч., я заменил на простые, более понятные и, как я полагал, более полезные для наших учителей темы по изучению трудов А. С. Макаренко, В. Н. Сороки-Расинского, В. А. Сухомлинского и других выдающихся советских педагогов, а также – современных новаторов-педагогов. Партия одобрила мои инициативы, и я начал занятия по своей программе.

Посещение такого кружка считалось обязательным, поскольку рассматривалось начальством как составная часть обязательной работы учителя по повышению собственной квалификации; поэтому ко мне на политзанятия приходили все педагоги. Занятия в кружке, или «политзанятия», оказались прекрасной школой не только для изучения классиков и новаторов педагогики, но и просто для освоения основ различных теорий воспитания и обучения, а главное, – для самооценки на основе свободного обмена мнениями самими педагогами собственного труда и собственного поведения и выработки единой позиции по оптимизации деятельности педколлектива. На занятиях кружка мы могли до хрипоты спорить на равных друг с другом, например, о том, какими должны быть требования учителя к ученикам, требования директора к учителям, может ли учитель или директор допускать элементы авторитаризма? Проблематика занятий всегда была сложной, «на грани фола», неоднократно возникал риск провала в пучину демагогии или анархии. При недостаточной компетентности слушателей нередко возникали ситуации, когда им казались привлекательными либеральные суждения такого, например, типа: авторитаризм педагога, в том числе, директора, недопустим так же, как диктаторство; требования педагога (директора) не должны быть жесткими и т.п. И тогда, положив руку, как на Библию, на пятый том сочинений А.С. Макаренко, руководитель спрашивал:

— А что вы скажете в ответ на такое утверждение Макаренко: «Как можно больше требования к человеку и как можно больше уважения к нему. Я убежден, что эта формула есть формула вообще советской дисциплины»? Или такое наставление Антона Семеновича: «Требование, высказанное в форме, не допускающей возражений, необходимо на первых порах в каждом коллективе. Я не представляю себе, чтобы можно было дисциплинировать разболтанный, изнервничавшийся коллектив без такого холодного требования отдельного организатора»?

После таких корректирующих вопросов дискуссия приобретала более конструктивный характер и слушатели, а вместе с ними и я, начинали понимать, что в педагогике, равно, как и в науке управления людьми, не может быть простых решений.

Естественно, всё, что обсуждалось на «политзанятиях», которые все больше становились школой воспитания, не могло не отразиться на внутренней жизни нашего коллектива. Бестолковых конфликтов стало меньше. Все больше возникало дел, где требовались объединенные усилия многих членов коллектива.

Возникали и интересные идеи самоуправления. Поскольку мы с нашими учениками постоянно во что-нибудь играли, – то в военно-патриотическую «Зарницу», то в историко-краеведческую викторину «Живет Сибирь по ленинским заветам», то в исследовательские «походы» по улицам города, носящим имена наших героических земляков, – однажды возникла идея – поиграть в моряков.

Люда Фрыгина, наша молоденькая старшая пионервожатая, сходила в Морской клуб (был такой в городе), очаровала там моряков-отставников, и через несколько дней школа принимала великолепную делегацию из полдюжины морских офицеров, старшин и матросов. Сверкая золотом погон (причем офицеры были при полном параде, с кортиками), бескозырками с золотым тиснением и якорями, разрубая воздух нестерпимо острыми стрелками на клёшах, делегация моряков, ведомая нашей красавицей Людмилой, не торопясь прошествовала по школьным коридорам, вызвав столбняк и полное оцепенение учащихся.

Визит моряков произвел большие перемены в нашей жизни: вскоре у нас появились кружки по изучению азбуки Морзе, флажного семафора, вязанию морских узлов и изучению каких-то немыслимых морских премудростей. Но это было только начало. Среди ребят не смолкали разговоры о морях, приключениях, дальних странствиях, и, в конце концов, на совете школы было решено, что каждый класс, являясь пионерским отрядом и комсомольской группой, отныне становится экипажем морского судна, а вся школа – пионерско-комсомольской эскадрой. Так появились «экипажи кораблей» «Крейсер Аврора», «Крейсер Варяг», «Стерегущий», «Нахимов» и др. Придумали и знаки различия (играть так играть!): старосты групп стали именоваться капитанами, командирами экипажей, и носили на левом рукаве две красных звездочки; классные руководители стали называться командирами-наставниками; председатель совета школы, ученица 8-го класса, строгая Маша Банщикова получила звание командира эскадры с правом ношения трех красных звездочек. Мне было пожаловано звание адмирала-наставника с правом ношения большой красной звезды.

Теперь все играли в моряков – и дети, и учителя. И завуч, и директор. Игра охватывала большую часть наших дел: учебу, внеклассные занятия и мероприятия. Всё было ново и жутко интересно, и, когда готовился какой-то праздник (а их было множество), вся школа буквально кипела, потому что каждый за что-то отвечал.

Случались, правда, от излишнего рвения и перегибы: так, не раз бывало, совет «эскадры» сурово отчитывал то одного, то другого командира за большое число двоечников в «экипажах». Сегодня, оценивая прошлый опыт, я думаю, что делать этого не следовало: механизм стимулирования учебной деятельности очень сложен, и неосторожное использование жесткой или огульной критики в качестве отрицательного стимулятора в детском коллективе нередко приносит вреда больше, чем пользы.

Много интересных инициатив исходило от нового физрука К. В. Бойко. В школе как обычно работали игровые секции, на которые ходили многие ребятишки. Но наши возможности были слишком ограничены. Ким Вячеславович сумел пристроить многих детей к хорошим тренерам в детско-юношескую спортивную школу и городские спортивные клубы, и вскоре наши лыжники, легкоатлеты и боксеры уже были призерами городских состязаний. Под его руководством были организованы интереснейшие туристские походы, в которых участвовали все педагоги и дети, кроме больных и учащихся начальных классов. Походы были и одно-, и двухдневные (с ночевкой), с обязательным преодолением водной преграды (речки Вихоревки) по бревну, с хождением по азимуту, конкурсами краеведов, поваров и проч.

Любопытно, что чем больше коллективных дел мы затевали, тем больше находили возможностей для их реализации. Однажды после праздничного застолья (в которых теперь с большой охотой стали принимать участие не только работники школы, но и их мужья и жены), возникло желание создать хор и вокальную группу. И тут выяснилось, что учитель труда Н.Д. Громов не только хорошо играет на баяне, но обладает абсолютным слухом, а учительница биологии М. Р. Шаманская прекрасно поет и владеет навыками дирижирования.

На занятия хора стали ходить почти все учителя. Каково же было потрясение коллег из других, более крупных и именитых школ, когда во время городского смотра самодеятельности открылся тяжелый занавес дворца культуры «Энергетик» и наш хор грянул: «Во ку-, во ку-у-знице, во кузнице молодые кузнецы». Мы спели еще две народные песни, потом вышли две прелестных учительницы, А.Т. Кожевникова и Т. В. Михайлова, два нежных и сильных сопрано, которые спели дуэтом два старинных романса. Были еще выступления. В результате наш ансамбль, неожиданно для всех, был награжден грамотой победителя городского смотра.

Уже к концу учебного года коллектив наш было не узнать. Это был коллектив, за плечами которого было множество больших и малых дел, в которых каждый смог показать, на что он способен. В результате совместного и достаточно напряженного труда каждый педагог понял, что только в единстве всех нас – сила каждого. Теперь уже не возникало необходимости «осаживать» директора, потому что директор вместе со всеми впрягался в общие дела и тянул как коренник …

Всё было бы хорошо, если б не некоторые хозяйственные хлопоты, которые отнимали слишком много сил. Известно, что школы, как и церкви и дворцы культуры, в хорошие времена строили на высоких и сухих местах. А моя школа была расположена под крутым пригорком; и, поскольку она была принята в эксплуатацию моим предшественником без внешнего благоустройства, то весенние талые воды и потоки осенних дождей заливали нас и создавали много проблем. Денег же на хознужды, как всегда, давали мало.

Но самым беспокойным объектом была школьная котельная, работавшая на угле. Квалифицированных кочегаров на нищенскую зарплату (34 руб. 50 коп. в месяц) найти было невозможно, поэтому приходилось брать случайных людей, не имеющих никакой квалификации и, как правило, сильно пьющих. Неудивительно, что предаварийные ситуации возникали, как минимум, по два раза в месяц: в ночь после аванса и в ночь после «получки».

Дабы предотвратить аварии я в таких случаях надевал спецовку и сам становился на вахту в котельную. Такие ситуации всегда происходили под утро, и кидать уголек мне приходилось потом целый день, а то, случалось, и сутки, и двое, пока штатные кочегары не протрезвеют. Из-за вечной возни с кочегаркой я не мог нормально заниматься учебно-воспитательным процессом, вынужден был бросить учебу в Братском УКП Иркутского политехнического института, куда поступил в качестве студента-заочника энергетического отделения. А когда в январе 1964-го мне понадобилось выехать в Иркутск на трое суток, случилось худшее: к моему возвращению школа была полностью разморожена.

В 40-градусный мороз я пришел в школу и увидел нечто ужасное: все батареи отопления были разорваны изнутри водой, превратившейся в лед, возле батарей валялись кучи чугунных осколков; время от времени некоторые батареи продолжали рваться со звуками орудийных выстрелов.

Все до единой, 200 батарей, пришлось заменять. Заменить-то заменили, но больше ничего не сделали, хотя кочегарку можно было заменить электробойлером-автоматом. Денег на это требовалось немного, но власти найти их не могли. Поэтому через год у нас произошла новая авария, и теперь 200 чугунных батарей с Урала пришлось самолетами (!) доставлять в Братск. Деньги снова нашли, но только – на ликвидацию аварии, а не на модернизацию. Мне все это стало надоедать …

В результате моих настойчивых просьб гороно в 1967 году перевело меня учителем истории во вновь открываемую школу №24.

Воспользовавшись относительной свободой, я тут же сдал вступительные экзамены в заочную аспирантуру и был прикреплен к кафедре методики преподавания истории Московского госпединститута им. Ленина. С воодушевлением занялся научной работой по теме «Развитие творческого потенциала учащихся на уроках истории». С 5-классниками мы научились писать исторические сочинения на темы: «Один день из жизни спартанского мальчика», «На вилле римского патриция», «В садах Семирамиды» и др., с 10-классниками мы написали и напечатали на пишущей машинке книгу рассказов дедушек и бабушек о войне под названием «Давным-давно шла война …»

Одновременно я был назначен руководителем городского методического объединения учителей истории и обществоведения; наше объединение не только заседало, но и провело первую в городе историческую олимпиаду школьников.

Больше времени появилось и для того, чтобы готовить и проводить на братской студии телевидения краеведческие передачи для детей и молодежи под названием «Историческая олимпиада». Я был автором и ведущим этих передач. Они выходили в прямом эфире один раз в два месяца в течение нескольких лет. В этих передачах всегда участвовало много детей и взрослых и почти всегда присутствовал один из секретарей горкома комсомола.

Но вольная жизнь продолжалась недолго. Летом 1969 года горком партии направил меня на должность директора Братского техникума целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности.

Трудный опыт, приобретенный мною в школах №9 и №24, научил меня пониманию того, что:

— становление коллектива и личностей в этом коллективе возможно только при условии достаточно динамичного развития коллектива, разнообразия интересных и полезных дел и привлечения каждого для активного участия в этих делах;

— общие дела рождают единство действий;

— на фоне разнообразия дел, единства действий и всеобщей занятости возникающие конфликты теряют свою остроту и быстро затухают;

— авторитет директора, равно как и авторитет любого педагога, безоговорочно должен поддерживаться всем коллективом и каждым его членом; но честь своего мундира каждый, в том числе и директор, и учитель должен оберегать сам;

— в педагогическом менеджменте надо больше доверять не начальству, не партии и правительству, а собственной интуиции. С теми, кто не понимает или не хочет понять тебя, не нужно сотрудничать слишком долго: сделал дело – и прощайся, да прощайся навсегда.

Работа в школах окончательно убедила меня в малой востребованности, а чаще в непригодности, для руководства учебным заведением демократического и либерального стилей и довольно высокой эффективности совещательного (партисипативного) стиля.

***

Хотя вроде бы каждый человек сам является хозяином своей судьбы, все же всесильное провидение нередко вмешивается в нашу жизнь, и мы не всегда можем этому сопротивляться. Я часто отдавал себя во власть возникших обстоятельств, но при этом делал только то, что считал возможным и нужным. Никогда не «прогибался под изменчивый мир», но и не ждал, что «однажды он прогнется» под меня. Иногда думалось, что провидение могло бы быть и более милостивым к тебе, потому что временами оно выставляло такие препятствия, которые казались непреодолимыми. Однако, страдая и мучаясь от бессилия, вновь и вновь упрямо стремясь найти нужное решение, ты однажды чувствовал, что стало появляться второе дыхание, откуда-то брались новые силы, и вот, наконец, – ты снова преодолевал преграду. А после многих преодолений начинал догадываться, что твое развитие, твой мозг, твои знания и умения есть результат этих преодолений.

Привычка к преодолению трудностей, то и дело возникавших в школьной жизни, со временем примирила меня с мыслью о том, что возникновение трудностей есть процесс перманентный, а преодоление трудностей – это не только неизбежный, но и обязательный процесс, присущий любому развитию, в том числе, – эволюционному развитию человечества, в том числе, – развитию индивида в процессе образования. При более пристальном изучении этого явления можно видеть, что правило преодоления трудностей является универсальным, оно характерно для любых эволюционных процессов, и потому, я думаю, можно назвать его законом преодоления. Применительно к образовательной сфере закон преодоления можно сформулировать так: поскольку без преодолений развитие невозможно, каждому человеку для своего развития необходимо преодолевать возникающие перед ним многочисленные трудности и препятствия. Образование есть процесс преодолений. Без преодолений образование не имеет смысла.

В 1969 году я пришел в систему профессионального образования и оставался в ней до 1 апреля 2011 года, проработав в Братском техникуме целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности до 1987 года и в Братском среднем ПТУ №63, преобразованном в Высшее профессиональное училище №63 (затем в профлицей №63 и, наконец, в Братский промышленно-гуманитарный техникум) – с 1987 по 2011 годы.

В 1969 году техникум был вечерним с контингентом немногим более 1000 учащихся. Обучение проходило в шести корпусах барачного типа в поселке Строитель, в шести километрах от города. Ко времени моего прихода в техникуме работало два десятка штатных работников (уборщицы, сторожа, несколько преподавателей общеобразовательных и специальных дисциплин, заведующая вечерним отделением Л. И. Юмашева и методист Е. И. Дмитришина) и около 100 преподавателей-совместителей, главным образом, инженеров с Братского лесопромышленного комплекса.

Подписывая приказ о моем назначении, руководство Минбумпрома СССР поставило передо мной несколько задач, в том числе, такие: построить новый комплекс зданий техникума (на эти цели министерство выделяло 11 млн. советских рублей, что соответствует нынешнему курсу примерно в 11-12 млрд. рублей); обеспечить организацию работы дневного отделения техникума, доведя его контингент до 1100-1200 учащихся (в то время студентов ССУЗов называли учащимися) с целью обеспечения кадрами целлюлозно-бумажных предприятий страны. Забегая вперед, скажу, что поставленные задачи были выполнены в течение примерно 8 лет.

В первые несколько лет происходило, так сказать, экстенсивное развитие техникума: во-первых, из года в год постепенно расширялась номенклатура специальностей подготовки и росло число поступавших на дневное отделение. В связи с этим, росло и число штатных педагогов. Во-вторых, быстро прирастала учебно-материальная база. На строительстве новых корпусов были задействованы значительные ресурсы; частенько и учащиеся, и педагоги участвовали в бесконечных «субботниках» на новостройке.

С каждым годом росло число решаемых задач, менялись и совершенствовались методы и средства решения этих задач.

Вечернее отделение работало как хорошо налаженный механизм. По понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам по определенным маршрутам города с 18 часов 30 минут проезжали пять-шесть больших автобусов, которые привозили в поселок Строитель на занятия наших «вечерников». К моменту окончания занятий, ровно в 22-10, автобусы уже поджидали учащихся с заведенными двигателями. Всё это для нас – бесплатно. Все расходы брал на себя Комплекс.

Если возникали проблемы с совместителями, – а такие проблемы возникали, потому что большинство из совместителей-инженеров работало посменно, кроме того, нередко на Комплексе случались нештатные ситуации, и у нас возникала угроза срыва занятий, – в таких случаях мы с Любовью Ивановной Юмашевой встречались с директорами заводов, главными специалистами для того, чтобы найти какой-то компромисс. Если не помогало, я шел к главному инженеру Комплекса всесильному С.К. Сидорову; он был человеком жестким, но техникуму помогал всегда.

В исключительных случаях я обращался к директору ЛПК, мудрому и всегда спокойному М. И. Олонцеву.

Чтобы уйти от нестабильности, связанной с неустойчивым характером работы совместителей (не говоря уже об их низкой методической подготовке), мы начали усиленный поиск квалифицированных инженеров. Правдами и неправдами на преподавательскую работу удалось заманить в течение первого года работы два десятка специалистов, в основном недавних выпускником технических вузов. Но нужно было создать для них нормальные условия жизни. И здесь Комплекс оказал нам оперативную помощь. Наших молодых специалистов по команде замдиректора ЛПК Н.С. Сябренко без проволочек размещали в общежитиях Комплекса, а потом, через несколько месяцев им давали новые благоустроенные квартиры. Например, в 1970 году наши преподаватели получили от Комплекса 13 квартир. Такая тенденция сохранялась и в последующие годы.

Подчиняясь напрямую Минбумпрому, мы одновременно были составной частью Комплекса, и это позволяло без затруднений решать множество вопросов. Все, что касалось прохождения нашими учащимися производственной практики на ЛПК с помощью начальника отдела подготовки кадров Я. Ф. Лонского решалось разумно и очень основательно. Стажировка наших преподавателей на Комплексе, с целью повышения квалификации, также при необходимости организовывалась легко.

Но … «Любовь должна быть взаимной!» — любил повторять один из поздних генеральных директоров ЛПК К. Н. Мазминов. Поэтому у техникума были тоже некоторые обязанности перед Комплексом, в том числе и помощь во всевозможных авралах и, конечно, уборка картофеля в подшефных совхозах.

Обычно мы выезжали «на картошку» в совхоз Ключи-Булакский или Тангуйский, сразу же после Дня знаний – числа 2 или 3 сентября. За две недели до этого к месту работы направлялась бригада «квартирьеров» из числа сотрудников и учащихся вместе с поездом из 8-10-12 большегрузных МАЗов с трейлерами, груженными солдатскими палатками, деталями сборных домиков, кирпичом, досками, фанерой, гвоздями, топорами, бензопилами, металлическими печками, котлами, лопатами и прочим скарбом для организации бивачной жизни. «Квартирьеры» выбирали место для лагеря (в первые годы это была лесополоса за поселком Леоново, недалеко от ручья), ставили палатки, собирали домики и в них устраивали дощатые нары и устанавливали печи, строили кухонный очаг, отхожие места и многое другое. В их задачу входила и заготовка продуктов для лагеря. В первые годы командовал «квартирьерами» замдиректора по хозчасти А. Г. Козлов, в последующие – завмастерскими А. А. Щеголев и другие педагоги.

Выезжали в «колхоз» почти все учащиеся и преподаватели, за исключением больных и имеющих противопоказания, замы, завотделениями, фельдшер. Получался внушительный отряд: в первые годы его численность составляла 350-400, в последующие годы – до 600 человек. В день приезда на место расселяли ребят: каждую группу – в отдельную палатку; классных руководителей обычно селили вместе с учащимися; занимались «землеотводом»: каждой группе отводился участок для уборки урожая; кормили всех ужином и проводили вечернюю линейку, на которой читался приказ №1 начальника лагеря. В приказе объявлялся распорядок дня и устанавливались запреты. Их было немного: запрещалось самовольно отлучаться из лагеря или с места работы, курить в палатке, употреблять спиртные напитки, материться. Нарушение запретов обязательно влекло санкции: либо замечание с занесением в вахтенный журнал, либо наряд вне очереди (обычно это была внеочередная работа на кухне, например: начистить после работы ведро картофеля), либо обсуждение нарушения на совете лагеря, либо, в исключительных случаях, отправка нарушителя домой.

После вечерней линейки были, конечно, танцы; без них не обходился ни один вечер, и в 23.00 объявлялся отбой.

После отбоя хождение по лагерю прекращалось. Работали только назначенные в наряд на кухню: они готовили всё для завтрака. Мы всегда строго относились к тому, чтобы обеспечить покой и порядок в лагере, особенно, в ночное время. Первыми начинали дежурить в ночное время мы вдвоем с И. Г. Зуевым, заведующим дневным отделением, на которого возлагались и обязанности начальника лагеря. Мы обходили все палатки, проверяли, не спят ли ночные дежурные, подкладывают ли дровишки в печи, в порядке ли противопожарный инвентарь (были среди ночи случаи возгорания палаток), препроваживали из лагеря непрошеных гостей.

Утром – подъем в 7 часов, умывание у ручья, завтрак и выход в поле.

Самой трудной работой, как оказалось, была не копка картофеля (обычно вручную, лопатами), а работа на кухне. Ведь надо было обеспечить полноценное трехразовое питание нескольких сотен молодых организмов, обладавших отменным аппетитом. Каждый день эта орава съедала по три-четыре сотни буханок хлеба, половину коровьей туши, целый самосвал (3-4 тонны) картошки и много другой мелкой всячины. Поэтому для работы на кухне мы заранее подбирали девушек постарше, достаточно смышленых в поварском деле, и крепких парней; бригадиром поваров и заведующей котлопунктом назначался кто-нибудь из самых ответственных женщин-педагогов. В помощь им каждая группа ежедневно выделяла наряд из 1-2 человек для чистки картошки, шинковки капусты, колки дров, рубки мяса или открывания нескольких сотен банок с тушенкой и прочих работ. Но и этих сил не хватало, поэтому широко использовался труд тех, кто получал наряды вне очереди. Наряд приходилось отрабатывать в такое время, когда большая часть народа была на танцах или уже спала, и «штрафник», выковыривая впотьмах глазки из холодных и скользких картошин, имел возможность позаниматься самоанализом.

Затраты труда, материальных и финансовых ресурсов на уборку картофеля, моркови, свеклы, огурцов, капусты и других овощей, где применялся труд учащейся молодежи (а ведь ему предшествовал труд по обработке земли, посадке и выращиванию этих овощей) были колоссальными. Я как-то не поленился и подсчитал примерную себестоимость этих затрат и получил интересные цифры: при неизменной на протяжении многих лет магазинной цене 12 копеек за килограмм картофеля полная себестоимость его производства, уборки и продажи составляла не меньше 1 рубля 20 копеек за килограмм! Золотой получался картофель.

Однако для нас, педагогов, «колхозная» страда была не только делом, требующим мобилизации больших физических и духовных сил и порой порядочно изматывающим. Возможно, мое суждение покажется кому-то странным, но я считаю, что «колхоз», несомненно, был еще и благом как для педагогов, так и для учащихся, хотя бы потому, что совместное успешное преодоление постоянно возникающих трудностей всех нас сближало и делало более толерантными.

Мы все сразу попадали из уютной городской жизни в экстремальные условия полевой жизни. Погода не всегда была благоприятной. Бывало, и «белые мухи» летали, и снежок укрывал землю. Самыми неприятными были затяжные холодные дожди, во время которых не то что в поле, из палатки выходить не хотелось. В мокрые дни многие простужались, особенно, легкомысленно «с форсом» одетые девушки, не взявшие с собой, как мы того требовали, сменной теплой обуви и одежды, и запас наших медикаментов быстро таял. Но, как ни странно, как только устанавливалась сухая погода, все выходили в поле, и болезни быстро проходили.

Правда, однажды мы основательно перепугались, когда ночью, задолго до рассвета, у наших нужников образовались большие очереди. Что случилось? Повальный понос. Откуда? Почему? Не сразу сообразили, что причина в парном молоке, которое с вечера к нам привезли с совхозной фермы. Казалось бы, что может быть полезнее, чем такой натуральный, экологически чистый, продукт, как цельное молоко, да с ломтиком душистого сельского хлеба, да на свежем воздухе, да перед сном?! И кухонная бригада предложила всем желающим отведать молочка, «еще тепленького» с вечерней дойки …

Прохватило не всех, однако с полусотни детей маялись после молочка еще сутки. Потом всё прошло, но после этого случая молоко употребляли только в кипяченом виде.

Поскольку мы, педагоги, осознавали, что в любых условиях несем всю полноту ответственности за жизнь и здоровье «вверенных нам учащихся», это обязывало нас устанавливать особый режим нашей лагерной жизни. Мы не могли себе позволить малейшую расхлябанность и неорганизованность, всё и все были подчинены строжайшим, причем практически неписаным, требованиям дисциплины. Я никогда не утруждал себя разжевыванием, почему после отбоя хождение запрещено, но дети понимали это правило с первой же ночи. А тот, кто не хотел понять, без криков получал наряд вне очереди и чистил свое ведро картошки на кухне.

Я никогда не слышал, чтобы кто-то когда-то выражал свое недовольство той строгой дисциплиной, которая была у нас в «колхозе».

Мы добивались максимального содружества между учащимися и преподавателями. Все были на виду, друг перед другом. Работали на равных. Постоянно общались друг с другом. Так педагоги все больше узнавали своих учеников, а те убеждались, что их преподаватели вовсе не звери, но очень даже неплохие люди.

Мы добивались также взаимного доверия, и к концу «колхоза» между самими ребятами и между ребятами и преподавателями устанавливались вполне доверительные отношения, которые становились основой наших дальнейших отношений в течение всего учебного года.

Трудности быта, совместная работа и круглосуточное общение быстро выявляли и личные качества, и социальный статус каждого ученика. Очень быстро, особенно в новых группах проявлялось, «кто есть кто», и руководители групп могли без труда корректировать ситуацию тогда, когда это было нужно.

У нас почти никогда не было ни «дедовщины», ни «гопничества»: все попытки некоторых агрессивных подростков показать свой авторитет или какие-то криминальные наклонности выявлялись и пресекались еще в «колхозе» и потом в техникуме больше не возобновлялись.

Точно так же устанавливались хорошие взаимоотношения между нами, педагогами.

Неплохо было организовано соревнование между группами. Каждый вечер на линейке объявлялись итоги и победители награждались то банками сгущенки, то конфетами, то еще чем-нибудь вкусным.

Самое удивительное было то, что ребята просто рвались в «колхоз». Таких, которые уклонялись от поездки, были единицы. А для большинства это был радостный порыв.

Однажды, отработав положенное и сдав убранные поля главному агроному, наш отряд вернулся из Ключи-Булакского совхоза. Сезон оказался сложным, часто шли дожди, все были измотаны до предела. Но мы с заданием управились.

После двухдневного отдыха ребята, непривычно тихие, снова приступили к занятиям. Было это в конце сентября.

И тут меня неожиданно вызвали в горком партии.

Я спешно был принят секретарем горкома В. С. Коршуновым, который объяснил, что под деревней Зарбь создалась угроза гибели урожая картофеля на площади около 4 гектаров.

— Положение сложное, – сказал Коршунов. – Ожидаются морозы, и мы можем не успеть. Горком партии просит вас поднять студентов и преподавателей и срочно выехать в Зарбь на спасение урожая.

Я стал было объяснять, что мы только-только вернулись с полей, люди устали. Нужна передышка.

Но секретарь настаивал. Убедительно просил. Умолял …

«Что делать, – горестно думал я, возвращаясь в техникум, – как убедить измученных ребят, что опять надо ехать?»

Когда по моей просьбе все учащиеся построились на пешеходных дорожках возле второго корпуса-барака (актового зала тогда у нас не было), я вышел на высокое крыльцо. Несколько мгновений молчал, не зная, что сказать.

— Что случилось? – посыпались вопросы со всех сторон.

Я стал путано говорить про урожай, который гибнет …

— Короче, нас просят выехать …

Я не успел закончить … Потому что мои слова были заглушены громовым «Ура!» учащихся.

Такого поворота я не ожидал …

Уже во второй половине следующего дня мы подъезжали к полевому стану под деревней Зарбь. Были со мной только мужчины – педагоги и ученики.

Картошку мы «спасли», но было это нелегко.

***

Будучи человеком доверчивым, иногда, пожалуй, даже излишне доверчивым, я всегда стремился к доверительным отношениям между сотрудниками, а также – между педагогами и учениками. Мне и моим товарищам было абсолютно ясно, что без взаимного доверия наше сотрудничество не может быть достаточно плодотворным. Мы понимали, что наше педагогическое товарищество может строится только на доверии друг к другу, основанном на взаимной честности, взаимном понимании и взаимной помощи. Мы понимали также, что каждый имеет право на частную жизнь, на какие-то личные и профессиональные тайны, более того, каждый, как гражданин, имеет конституционное право не говорить кому бы то ни было полную правду. Но специфика совместной образовательной деятельности всегда такова, что отдельный член коллектива не может работать эффективно, если не будет уверен в том, что его коллеги действуют рядом и вместе с ним в том же направлении, что и он. Каждый должен доверять всем, и все – каждому. Иного в педагогическом сообществе быть не должно. И всё это возможно в условиях достаточной (скажем так) элементарной честности, отсутствия хитромудрой лжи, кривотолков и недомолвок в совместных делах.

Доверие есть тот фундамент, на котором строится вся организация. Отношения с учащимися мы также строили на основе доверия. Однако границы доверительности с ребятами были несколько иные, чем у педагогов. Как правило, доверительные отношения между учителем и его учениками складываются как результат их взаимных действий навстречу друг другу: в ответ на то доверие, которые учитель вынужден оказывать ученикам авансом, безо всяких предварительных условий, просто потому, что он – педагог, и у него нет другого выбора (он работает с теми, кто ему «достался»), ученики начинают оказывать доверие своему учителю только после того, как убедятся в его порядочности, компетентности, доброте и справедливости. Но поскольку ученики – живые люди, а не подопытные собачки, они со временем сами стремятся завоевать доверие учителя. При нормальном развитии отношений степень доверительности учителя к ученикам постепенно растет и может достигать со временем предельной прозрачности и хорошего взаимопонимания. Тогда и возникает крепкое товарищество между учителем и его учениками – именно то, к чему стремится каждый хороший педагог. Но здесь не следует забывать, что каким бы надежным не казалось товарищество между учителем и учениками, учитель не должен отказаться от роли контролирующего и отвечающего за действия учеников, особенно, подростков. То есть доверять детям, безусловно, нужно, но не слепо. Время от времени их нужно проверять. Проверять – обязательно. Иного не дано. Ведь мы отвечаем за наших детей.

Дело здесь еще и в том, что ученики, став нашими товарищами и даже друзьями, далеко не всегда склонны придерживаться тех же норм честности и порядочности, что и мы. Нередко они вытворяют всевозможные пакости, обманывают нас, своих доброжелателей и наставников, самым наглым образом и не раскаиваются в содеянном, главным образом потому, что даже не чувствуют себя виновными: они просто еще не доросли до нужной «кондиции», и ничего тут не поделать. Многие чересчур чувствительные «педагогини», сталкиваясь с подобными выходками своих любимых ребят, испытывали настоящее потрясение. И не только неопытные учительницы терялись перед натиском подростковой лжи. Случалось, и матерые педагоги становились жертвами излишней доверчивости

Однажды я вынужден был проводить педагогическое расследование по довольно неприятному происшествию. Дело было в том, что ребята одной из лучших групп учащихся-строителей, с которыми мы прошли не одни «колхоз» и сдали не один экзамен на взаимную порядочность, с которыми у нас установились вполне доверительные отношения, неожиданно попали под подозрение в том, что вывели из строя очень дорогой лабораторный стенд. В течение двух дней мы вместе с заведующим дневным отделением И.Г. Зуевым внимательно выслушивали «показания» каждого ученика и дюжины преподавателей. Ребята, все как один, глядя нам прямо в глаза, чистосердечно уверяли, что они к стенду не прикасались. Преподаватели все тоже дружно утверждали, что эти студенты на такое не способны.

У меня не было никаких фактов против ребят, но что-то заставляло упорно продолжать расследование. В конце второго дня я спросил уставшего и несколько растерянного заведующего отделением:

— Что ты думаешь обо всем этом, Игорь Григорьевич?

Зуев, имевший большой опыт работы с молодежью и пользовавшийся у учащихся высочайшим доверием и авторитетом, сказал:

— Думаю, что ребята не виноваты. Не знаю, кто виноват, но уверен – не строители.

— Уверен? – переспросил я.

— Абсолютно! – сказал Зуев.

Мнение этого человека для меня было очень важно. Игоря Григорьевича я высоко ценил и уважал. Но, поразмыслив, я все-таки сказал:

— Доказательств нет, но мне почему-то кажется, что стенд испортили именно строители.

Зуев сильно побледнел, но по-прежнему твердо произнес:

— Если я не прав, и потом выяснится, что ребята все поголовно врали, я перестану себя уважать.

И ушел.

А на следующий день вся группа подозреваемых в полном составе пришла ко мне в кабинет и полностью созналась в содеянном. Ребята умоляли простить их. И еще они попросили дать возможность им самим наказать виновных. Я возражать не стал.

После этого события в течение месяца в техникуме был траур. Всем было плохо. Зуев, невольник чести, чувствовал себя обманутым, поруганным и сильно переживал. Все ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом и не смотрели друг на друга…

Да, дети лгут, и ничего тут не поделаешь. Об этом с отцовским пониманием писал еще Корчак. У них могут быть свои тайны, недоступные нам. Иногда мы, взрослые, сами своим поведением или какой-то глупостью провоцируем их на ложь. Иногда они лгут, проверяя нашу реакцию. Иногда всякий «треп» и «травля» просто бьют из них фонтаном. Да мало ли от чего происходит их вранье! Нам не нужно идеализировать отношения нашего педагогического сотрудничества с детьми и добиваться от них правдивости и только правдивости. И наше доверие не должно быть излишним. Доверяя, проверяй!

Прививая ученикам такое качество, как правдивость, надо быть готовым к тому, что у них есть свои представления об этом предмете, нередко отличные от наших. Важно, чтобы позиции педагогов и позиции учащихся по поводу разных нравственных ценностей со временем сближались, и тогда, конце концов, наши воспитанники однажды всё-таки начнут понимать, что есть много такого, чего вроде бы не следовало нормальным людям допускать, но они допускают: и ложь «во спасение», и нежелание говорить правду, от которой другим будет плохо, и недомолвки тогда, когда нужно держать язык за зубами, и другое. Однако совершенно непозволительно – врать по привычке, не думая о последствиях, изворачиваться во лжи, выгораживая себя и вредя другим, возводить напраслину на ближнего, – то есть делать все то, что мы считаем черной ложью и что приносит всем нам неисчислимые бедствия. И этому надо учить.

***

Новые корпуса техникума строились медленно. Часто возникали проволочки, связанные с поставкой сборного железобетона и металлоконструкций. Снова и снова я шел к начальнику Управления строительством г. Братска, ездил в Братскгэсстрой; однажды удалось попасть на прием к самому И. И. Наймушину. Но положения почти не менялось.

И тогда по совету секретаря горкома партии И. Ф. Сгибневой я сделал следующее. Попросил внести меня в список выступающих на городской партийной конференции. Когда мне дали слово, вначале кратко осветил достижения профессионального образования в городе, но с горечью поведал о том, что около тысячи моих студентов, в том числе рабочих-вечерников, и преподавателей вынуждены ежедневно на попутном транспорте добираться на занятия из центральной части города за шесть километров до поселка Строитель. А строительство новых зданий техникума в центре города затягивается неведомо на какой срок. Затем, обращаясь прямо к Наймушину, который сидел в президиуме, сказал примерно следующее: «Уважаемый Иван Иванович! Неужели возглавляемый вами дважды орденоносный Братскгэсстрой не в состоянии покончить с долгостроем …» и т.д. и т.п.

Наймушин хмуро посматривал то на молодого выскочку, который осмелился его критиковать, то на зал, в котором с вопрошающим видом сидело 400 делегатов. Мое выступление явно его задело …

Вскоре после конференции пошел железобетон, появились новые бригады монтажников. Дело пошло.

Много хлопот было с лабораторным и станочным оборудованием нового комплекса. Все, что поступало от поставщиков я получал задолго до того, как его можно было устанавливать «в проектное положение». Но многое пропало безвозвратно. Например, согласно проекту московского института «Гипропрос» в комплектацию были включены: небольшая, 15-метровая бумагоделательная машина; узлы и агрегаты целлюлозно-бумажного производства в миниатюре (были разработаны рабочие чертежи); лаборатория процессов и аппаратов в лесохимическом производстве. Однако ни один завод страны не брался изготовить такое эксклюзивное оборудование.

Я понимал, что многое придется делать своими руками. Среди преподавателей тоже было такое понимание. Появились энтузиасты, которые вместе с учащимися проектировали и создавали уникальное оборудование. Так, под руководством Н. А. Румянцева была создана лаборатория КИПиА, под руководством А. Г. Ямских были созданы лаборатории электрических измерений и техники высоких напряжений, класс программированного обучения, под руководством Г. Ф. Брюхова – лаборатория электромашин, под руководством М. А. Лаврентьевой – узлы и макеты оборудования ЦБП, под руководством Ю.А. Дергаева – стенды по электротехнике. Их пример вдохновлял других.

Наш педагогический коллектив рос довольно быстро. Прибывало пополнение, в основном – молодежь после окончания технических вузов. Необходимо было учить новичков педагогическому ремеслу. Но, главное, нужно было создавать коллектив, и хотелось, чтоб наш коллектив был организованным и сплоченным.

Первые ростки организации проявлялись уже в «колхозе», где все были на виду. Основы взаимопонимания, доверия и товарищества закладывались именно «на картошке». Однако по возвращению в техникум появлялись проблемы, которые повергали меня в недоумение. Например, были преподаватели, которые приходили на занятия без планов, опаздывали, не предупредив завотделением, самовольно заменяли друг друга, отпускали учащихся с занятий до звонка (и те, конечно, носились по коридорам, срывая другие занятия), курили в аудиториях и т.д. Естественно, что все это нужно было пресекать, и приходилось действовать быстро, а иногда и жестко. Но это были мелочи.

Нужно было создать систему управления, а также – принять идеологию управления коллективом.

Некоторые принципы управления мне и моим товарищам были хорошо знакомы, другие же познавались методом проб и ошибок, иногда с получением глубоких, долго не заживающих ран.

Так, большинство сотрудников не столько теоретически, сколько практически приняли идею единства коллектива в качестве основного условия сохранения нашей жизнеспособности. Суть этой идеи предельно проста: коллектив, если он является организующей силой, должен обладать единством целей и единством действий.

Но, как известно, единство само по себе не возникает. Оно достигается. Достигается в результате целенаправленных действий всех сотрудников, и, прежде всего, благодаря воле первого руководителя. А начинается всё с подбора и воспитания кадров.

Действовать приходилось осмотрительно, потому что, как всегда, «сверху» сыпалось немало рекомендаций такого, например, толка: подбор педагогов надо производить строго по деловым качествам, а не по личным симпатиям; опираться надо на таких людей, которые имеют свои суждения, в том числе и отличные от ваших, так как якобы опираться можно только на то, что оказывает сопротивление. Знакомая до боли партийная фразеология. В таких рассуждениях верно только одно: деловые качества – образованность, квалификация, общая культура педагога – должны быть достаточно высокими. Все остальное ложь и фарисейство.

У меня к тому времени было достаточно опыта, чтобы иметь свою точку зрения на этот счет. Я твердо знал совсем другое: руководителю нет никакой необходимости опираться на тех, кто не понимает его и сопротивляется; не нужно также проявлять заботу о создании самому себе оппозиции – она возникнет и без его усилий. На людей, которые критикуют каждый шаг начальника, вряд ли он сможет опереться. И коллектив вряд ли выиграет от такой оппозиции. Единомыслие и единодействие коллектива достигается не в результате изнуряющей всех критики, бесплодных дебатов и последующего подавления большинством мнения меньшинства, а – в результате высокой педагогической культуры и постоянной ежедневной устремленности сотрудников к общим целям.

Подбирать нужно таких, и только таких сотрудников, чье мировоззрение по основным позициям близко с философией вашего коллектива или, по крайней мере, не противоречит ему. У руководителя с подчиненными и между членами коллектива должна быть деловая совместимость по следующим параметрам:

— стремление объединиться для выполнения общих целей; единство направления; подчинение своих интересов общим целям организации, но ни в коем случае – не подавление личных интересов;

— единство взглядов на систему ценностей своей организации, согласие с философией организации; преданность своей организации, гордость за нее, отстаивание ее интересов, бережное отношение к ее традициям;

— возможность критики недостатков организации; поддержание обстановки, в которой каждый член коллектива может и должен быть услышан;

— высокая толерантность и миролюбие, уважение к мнению коллег; отказ от резких действий и слов, которые могли бы создать ненужное отрицательное напряжение в коллективе;

— деловой энтузиазм, основанный на высокой деловой квалификации и слаженной коллективной работе; уверенность в том, что каждый член коллектива работает на общее благо.

Давно замечено, что слаженная команда любое дело выполняет быстрее и лучше, чем коллектив высококвалифицированных, но недостаточно сработавшихся специалистов. Опыт менеджмента повсеместно показывает, что происходит, если люди работают вместе, рука об руку. Трудясь ради общего дела, они не только увеличивают потенциал своего роста. Их единство приумножает силу. Такой эффект называют эффектом синергии.

Таков принцип единства, таков был теоретический посыл. На практике, однако, получалось не всё по-писаному.

Были и такие люди, которым мои действия были не по душе, и в деловой совместимости они не нуждались. В результате появлялись жалобы, почти всегда анонимные. Однажды произошло событие из ряда вон выходящее: один и тот же текст анонимки, напечатанный на папиросной бумаге, был направлен в ЦК КПСС, Минбумпром, прокуратуру СССР, газету «Комсомольская правда», Иркутские обком партии и облисполком, Братские горком КПСС и горисполком и во многие подобные инстанции, – всего в 15 (!) адресов. В анонимке на двух листах подробно, с примерами, описывалось, какой я плохой человек и никудышный руководитель.

Как положено в таких случаях, горкомом партии была создана большая комиссия, которая в течение месяца проводила проверку. Комиссия погрузилась в работу, а в коллективе воцарилась тревожная тишина и томительное ожидание: что будет? Снимут директора или нет? Исключат его из партии или ограничатся выговором?

Сам я тоже чувствовал себя скверно. Появилась одышка, и стал подергиваться левый глаз.

В течение месяца члены комиссии переговорили индивидуально с каждым сотрудником от уборщицы до замдиректора и десятками других людей за пределами техникума. Был перерыт и исписан ворох бумаг.

Наконец проверка закончилась, и по ее результатам было проведено собрание коллектива, на котором прозвучал простой и понятный всем вывод: ни один из «фактов» не нашел подтверждения …

Время от времени анонимки снова появлялись то в местных органах власти, то в министерстве. Распространялись и слухи о том, что свою двухэтажную дачу с бассейном я построил на ворованные средства, что живу я в немыслимой роскоши и даже ноги свои мою только в хрустальном (?) тазике. И опять создавались комиссии, которые проводили ревизии в техникуме, снова и снова всё проверяли и перепроверяли. Дважды работники прокуратуры ездили ко мне на дачу и, увидев мою убогую халупу с облезлой крышей из толи, спрашивали: «Это – дача?» Далее следовала недоуменная пауза, после чего меня спрашивали: «А где бассейн? Где хрустальный тазик?» Становилось понятно, что «факты», изложенные в «письмах и жалобах трудящихся» – очередная липа.

Источник анонимного «творчества» долгое время был для меня загадкой. Но однажды, просматривая финансовые документы, я обнаружил, что подписи нескольких учащихся в ведомостях выдачи стипендии подделаны. Я заподозрил неладное. Вызвал ревизоров, и они довольно быстро установили факты хищения денег.

Кончилось дело тем, что лица, виновные в хищениях, были осуждены народным судом. Тогда же выяснилось, что именно они были авторами многих анонимок.

***

Руководитель должен быть объединителем коллектива. Он должен тратить достаточно много сил на то, чтобы соединить людей в одно целое и активно бороться с тем, что этому мешает.

Нас когда-то учили «развивать критику и самокритику», и некоторые так «насобачились», что готовы были по любому пустяку «правду-матку резать в глаза». Случалось, что, критикуя коллегу, дескать, «не обессудь, я такая вот, прямая», одна преподавательница выдавала другой такую «правду», что та потом неделю ходила, держась за стены.

Руководитель должен зорко смотреть за взаимоотношениями между людьми и пресекать на корню любые проявления склочности, агрессивности и попытки унижения личности. А уж если назревает что-то очень скандальное, то надо откладывать в сторону все срочные дела и мобилизовать все силы на борьбу с этим злом. Склоки внутри коллектива – страшное явление.

Бывает, человек устал, у него дома что-то не ладится, и он сорвался, наорал на своего товарища, оскорбил. Такие проступки нежелательны, но вполне простительны, если виновник чувствует свою вину. Но когда в коллектив проникает человек озлобленный, эгоистичный, не признающий того, чем дорожите вы и что дорого вашим товарищам, не реагирующий на замечания, не пытайтесь такого человека перевоспитывать – это не ваша задача. Уходите от такого человека, держитесь от него подальше и постарайтесь избавить от него ваш коллектив. И не слушайте тех мудрецов, которые говорят, что здоровый, сильный коллектив способен перевоспитать любую деструктивную личность. На практике это происходит редко, а нравственным здоровьем коллектива надо дорожить и не экспериментировать: испортит ли ложка дегтя бочку меда или не испортит.

Очень важно администрации учебного заведения при стимулировании людей, не поощрять никаких крикливых соревнований, шоу и конкурсов, участвуя в которых педагоги должны бороться за первые места и идти к наградам по «трупам» своих товарищей. И соревнования, и конкурсы, конечно, нужны, но только при условии взаимовыручки и кооперации усилий и только в атмосфере всеобщей доброжелательности. Например, у нас были разработаны и действовали условия смотра на лучший учебный кабинет, лучшую учебную лабораторию, лучшую учебно-производственную мастерскую, однако эти смотры проходили «без крови». Хотя разговоры о «неточности» подсчетов имели место.

Так же, как и в работе с учащимися, в работе с сотрудниками я руководствовался принципом полезности, или востребованности, суть которого в том, что руководитель должен быть нужен своему коллективу, востребован им. На практике принцип полезности означает:

— не ждать, когда тебя попросят о помощи падающие от усталости сотрудники, а вовремя самому предлагать свою помощь (но не навязывать);

— знать потребности подчиненных и способствовать их удовлетворению; искать в людях хорошее, а не плохое;

— находясь во главе дела, брать на себя удары первым, а если случится неудача, отсчет виновных начинать с себя;

— быть на месте, в зоне досягаемости; быть всегда на посту;

— терпеливо учить подчиненных; давать им право на ошибки.

Поведение руководителя должно быть предсказуемо, и подчиненные и ученики должны быть твердо уверены в его порядочности, ровном и добром отношении ко всем.

Другой основополагающий принцип управления – единство требований и уважения. Он означает необходимость предъявления максимально высоких требований к подчиненным в сочетании с большим уважением и доверием к ним и делегированием им полномочий.

С одной стороны, мы вынуждены предъявить нашим педагогам очень высокие требования: к их квалификации, общей культуре, дисциплине и т.п. И это понятно, поскольку высокие требования всегда надо предъявлять и к ученикам, и к педагогам, и к руководящим работникам, и, в первую очередь, – к самому себе.

С другой стороны, мы должны перераспределить управленческие и педагогические функции и создать такую организацию, в которой наилучшим образом могли бы раскрываться и использоваться возможности сотрудников.
Чтобы создать такую организацию, нужно:

— укреплять авторитет подчиненных; уважительно относиться к каждому сотруднику и создавать атмосферу уважения к каждому;

— делегировать полномочия своим подчиненным; дать необходимые средства и оборудование в их самостоятельное распоряжение, дать власть, т.е. дать права, обязанности и ответственность.

И еще об одном важном принципе, который нередко трактуется довольно произвольно – о принципе единоначалия.

Единоначалие предполагает, что:

— на руководителя возложена персональная ответственность за работу организации или подразделения;

— руководитель наделен достаточной для управления полнотой власти;

— руководитель обеспечивает дисциплину и взаимную защищенность сотрудников;

— «работник должен получать приказы только от одного непосредственного начальника» (Анри Файоль);

— в процессе выработки решений могут и должны широко участвовать различные сотрудники, но последнее слово должно оставаться за руководителем, и именно он должен принимать окончательное решение.

Многие идентифицируют единоначалие с самодержавием, автократией и авторитарным управлением. Это неверно. Единоначалие является непременной основой любого управления. Без единоначалия большая часть организаций просто рассыпалась бы.

От руководителя во многом зависит, будут ли сотрудники инициативными в решении общих дел или, боясь окрика, не будут «высовываться». Безусловно, надо поощрять инициативу. Но здесь есть несколько деликатных особенностей, о которых следует помнить.

В принципиальных вопросах необходимо опираться на коллегиальное мнение, однако руководителю надо:

— хорошо представлять, что именно следует решать;

— иметь свою точку зрения на предмет обсуждения и не пренебрегать ее изложением;

— предлагать коллегам излагать свои предложения, замечания;

— вносить коррективы в свою позицию;

— принимать самостоятельное решение после совещания.

Будьте демократичны, сообщив о своем мнении по проблеме, выслушайте на равных и заместителя директора, и преподавателя, дайте людям возможность изложить свою позицию, спокойно разберитесь с мнениями оппонентов. Не огорчайтесь, если про вас будут рассказывать анекдоты, вроде такого: «Мы обменялись с директором мнениями. Мы пришли со своим, а ушли с его мнением».

***

Интересное дело – воспитательный процесс. Чем больше живешь на свете, тем чаще думаешь о том, как мало мы знаем об этом процессе и как мало возможностей в организации содержания воспитания, его разнообразных форм (не методик и технологий, а именно – форм!), мы используем на практике. Ведь чем разнообразнее и интереснее содержание программ и форм, предлагаемых на выбор воспитанника, чем больше возможности его выбора, тем более разнообразной и насыщенной событиями может быть жизнь ученика в процессе образования. Это аксиома.

Другой аксиомой является обязательность действий воспитателя на упреждение. Воспитатель – речь идет о родителе, воспитателе детского сада, преподавателе, классном руководителе, мастере производственного обучения, руководителе спортивной секции или кружка робототехники – должен предложить ученику достаточно богатый набор разнообразных образовательных программ и действий, как обязательных к усвоению, так и факультативных, на выбор, не дожидаясь, когда ученик сам проявит интерес к какой-то области знаний (как того хотят весьма уважаемые мною педагоги-гуманисты). При этом нужно очень чутко и внимательно отслеживать, к чему именно проявляется наибольший интерес ученика и помогать ему, поощрять его. Всегда нужно торопиться это делать и работать на упреждение, опережая действия тех деструктивных сил, которые в ходе социализации индивида могут попытаться подчинить его своему влиянию.

Нам, педагогам старой системы образования, крупно повезло в том, что при социализме для каждой личности открывались довольно большие и разнообразные возможности для самореализации, начиная со школы, с бесчисленных кружков при дворцах пионеров, клубах, школ юных натуралистов и юных техников, спортивных школ, школ и кружков для одаренных детей при некоторых университетах и кончая предприятиями и организациями, особенно Сибири и Дальнего Востока, которые охотно принимали студентов на практику. И всё это бесплатно! Выбор образовательных программ, которые содержали мощный воспитательный потенциал не только в учебном заведении, но и за его пределами, был огромный.

Повезло нам и в том, что социалистическая система воспитания была в основном построена на упреждающих действиях многих государственных и общественных институтов, начиная с добровольных обществ по ликвидации безграмотности (еще в 1920-е годы), всевозможных ОСОАВИАХИМов и ДОСААФов и кончая пионерской и комсомольской организациями, задача которых заключалась в привитии детям и молодежи гуманистической нравственности и профилактике деструктивных проявлений.

Конечно, политизированность, подчиненность сугубо коммунистической идеологии всей тогдашней жизни и многих образовательных программ уже в 1960-1980-е начали играть отрицательную роль в воспитательных процессах. Многих педагогов это раздражало, вследствие чего марксистско-ленинская фразеология в профессиональных учебных заведениях употреблялась в довольно ограниченных рамках. В то же время мы понимали, что именно при социализме в нашей стране была сформирована такая система воспитания, которая позволяла каждому человеку проявить свои способности наилучшим образом и быть востребованным.

В нашем техникуме существовала большая комсомольская организация, которой при секретаре Татьяне Саврицкой достигла численности около 1000 комсомольцев, и еще большая по численности ученическая профсоюзная организация во главе с Валентиной Дрожжиной. У каждой организации были свои сферы влияния, но все работали на общую цель – обучение и воспитание.

Формы и средства, которые мы использовали, были общеизвестными: социалистическое соревнование групп, общественно-политическая практика, молодежный университет общественных профессий, стройотряды и трудовые отряды, коллективная радиостанция, технические кружки, спортивные секции и т.п.

Ежемесячно «треугольник» каждой группы – староста, комсорг и профорг – вместе со своим классным руководителем отчитывался об успехах группы перед комиссией, которую возглавлял заведующий отделением. Система показателей охватывала различные формы общественной жизни группы и личностной активности учащихся: учение, участие в самообслуживании, участие в трудовых делах (например, работа в совхозе, на предприятиях), участие в спортивных мероприятиях, занятия в спортивных секциях, техническое творчество, а также негативные факты поведения, преступлений и проч.; все показатели отражались в натуральных единицах и баллах, положительных и отрицательных. Итоговые результаты сводились в единую таблицу, которая вывешивалась для всеобщего обозрения, но главные итоги доводились до сведения ребят и педагогов на директорских часах, которые ежемесячно проводились по отделениям в просторном актовом зале. Победители награждались грамотами и переходящими вымпелами.

Такая система позволяла оперативно оценивать состояние дел в группах по многим параметрам.

Другим нашим общим, не менее серьезным делом, была общественно-политическая практика (ОПП) учащихся, которая включала в себя теоретическое обучение, общественную практику и зачет. Теоретическое обучение предполагало либо обучение внутри техникума в университете общественных профессий на факультетах лекторов-политинформаторов, комсомольских работников и журналистов, где преподавали прекрасные педагоги Г. И. Квасов, С. Д. Шарыпова, Л. И. Шестак, Т. М. Шкурдалова и др., либо в других учреждениях дополнительного образования, либо – самостоятельное обучение по какой-то гуманитарной проблеме. Общественная практика заключалась в том, что молодой человек, комсомолец или некомсомолец, брал на себя обязательства выполнять какую-то общественно полезную работу (в техникуме или на производстве во время практики или в других местах) и в меру возможностей выполнял (или не очень выполнял) ее. Ежегодно в апреле проводился зачет по ОПП, который назывался «ленинским зачетом»: каждый ученик отчитывался перед группой и компетентной комиссией о своих делах и достижениях и получал свой зачет.

Нужно сказать, что публичное подведение итогов ОПП, проводимое в строгой, но достаточно доброжелательной товарищеской форме, дисциплинировало ребят. Абсолютное большинство учащихся очень ответственно относилось к «ленинскому зачету».

Одним из видов общественной практики наших юношей и девушек было также участие в студенческих стройотрядах. Наши отряды работали и под городом Находкой (командир Галина Талыбова), и в пос. Ключи-Булак под Братском (командир Виталий Перегоедов), и в пос. Кеуль Усть-Илимского района (командир Сергей Харин) и во многих других местах. Четырежды возглавлял стройотряды Александр Щеголев; работая на строящейся трассе Братск-Богучаны его стройотряд построил там опорный пункт Джижива.

Мы придавали большое значение как оформлению экстерьера зданий техникума, так и украшению интерьеров.

Среди множества общественно полезных дел, которые выполняли наши ребята вместе с педагогами, было и создание в шести рекреациях учебного и лабораторного корпусов наглядной агитации, посвященной основным специальностям техникума. Стенды делались руками практикантов под руководством мастера производственного обучения И.А.Воронова в учебных мастерских (заведующий А.А.Щеголев), наглядное оформление стендов выполнялось преподавателями и учащимися, а цветники внутри рекреаций устраивались комендантом О.Т. Мальковой и уборщицами.
Каждую весну мы, не прибегая к помощи подрядных организаций (денег на ремонт у нас никогда не было) создавали собственные ремонтные отряды учащихся численностью до 150 человек, которые в течение мая-июня-июля полностью производили косметический ремонт всех коридоров, рекреаций и некоторых аудиторий.

К концу 1970-х годов было закончено художественное оформление интерьеров центрального корпуса известными художниками Николаем Мироненко и Алексеем Талащуком, в главном вестибюле был установлен красивый бюст молодого Владимира Ульянова (оригинальная работа скульптора Леонида Калибабы) и по проекту ленинградского архитектора Арнольда Березовского устроен великолепный зимний сад с фонтанами.

Получив в свое распоряжение такие богатства, наш коллектив стал довольно быстро прибавлять и меняться к лучшему. Наши спортсмены (во главе с руководителем физвоспитания В. К. Ощепковым), получив один из лучших в городе спортивных залов, стали показывать блестящие результаты. Мы начали принимать на своей базе лучшие студенческие команды страны по волейболу и баскетболу и вскоре сами стали серебряными призерами Минлесбумпрома по баскетболу (тренер команды А. Д. Богданов).

У нас в гостях стали бывать знаменитые люди. Дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт А. Д. Губарев, познакомившись с нашими лабораториями, сказал, что он давно не видел такого хорошо оборудованного учебного заведения.

На сцене нашего просторного актового зала стали выступать выдающиеся артисты, такие как Евгений Леонов и Леонид Сметанников.

Как-то принимали мы группу столичных писателей во главе с именитым Юрием Рытхэу. Поначалу и мы, хозяева, и гости были немного скованы, но после прогулки по нашим владениям, гости оживились.

— Хорошо устроились, – лукаво усмехаясь, заметил Рытхэу. – На улице зима, почти как у нас на Чукотке, а у вас тут – роскошный сад, пальмы, живые цветы …

— … И журчащие фонтаны, – в тон ему добавила молодая особа с короткой девчоночьей стрижкой, обрамлявшей круглое лицо с наливными щёчками. Это была известная писательница и киносценарист Виктория Токарева. – Ну, просто персидский дворец.

— Да, похоже, – согласился Рытхэу. – И местный падишах выгуливает здесь свой гарем из хорошеньких сотрудниц.

— Гарем богатый, – продолжила развитие темы Токарева, весело выстреливая в мою сторону своими маленькими глазками. – Сознайтесь, Николай: вы тут как сыр в масле катаетесь?

Я вынужден был признаться, что все сказанное очень похоже на правду. Но заметил, что помощники падишаха, главные «евнухи», с трудом управляются с «гаремом». А женщины у нас, и в самом деле, одна к одной – красавицы, некрасивых нет. Но все – с характером.

***

Однако мы продолжали жить довольно скромно. Начальство нас не жаловало ни особым вниманием, ни деньгами.

Мы продолжали спокойно расти и развиваться, пока не произошли события, которые довольно резко изменили нашу жизнь.

Как-то поздно вечером – это было в 1980 году – зазвонил мой домашний телефон. Это был межгород. Звонил наш начальник из министерства П. С. Смиренников:

— К вам выезжают инспекторы Госконтроля СССР. Они прилетают в Братск завтра. Непосредственно из Москвы будут трое, остальные – еще человек восемь-девять прибудут из Красноярска, Иркутска и других мест. Будут проверять работу вашего техникума в течение двух недель.

— Что нужно сделать? – спросил я.

— Нужно их встретить, разместить в гостинице, а дальше они сами скажут, что им надо. Советую выполнять всё, что они потребуют … Я этих людей не знаю, – добавил Павел Степанович, – но говорят, что они проверяют досконально всё и ни на какие компромиссы не идут. Так что будьте готовы ко всему.

Новость меня, конечно, не обрадовала. По слухам, органа, страшнее Госконтроля, в стране не существовало.

На следующий день я встретил в аэропорту двух молчаливых женщин очень строгого вида и мужчину, они и были московскими инспекторами. Пока ехали до города и размещались в гостинице, зимний день кончился. Но инспектора, невзирая на поздний час, прибыли в техникум. Старшая дама (фамилии её я не помню) передала мне рукописный список документов, которые подлежали проверке, и кратко пояснила:

— Все документы, которые перечислены в списке, должны завтра утром лежать в той комнате, где мы будем работать.

Список содержал около 100 наименований: это были журналы учебных занятий всех групп за последние 5 лет, дипломные и курсовые проекты, методические разработки, некоторые финансовые документы, книги приказов, протоколов педсоветов и проч. Всю ночь мы вместе с замами и лаборантами таскали эту макулатуру из разных мест, так что к утру все это добро лежало в нескольких кучках общим объемом примерно кубометров пять.

В течение ближайших дней подъехали остальные инспекторы.

И началась ПРОВЕРКА!

Такого я еще не видывал. Ни меня, ни моих замов инспекторы ни о чем не спрашивали, ни о чем не просили. Они сами подходили к расписанию занятий и, ткнув пальцем в какую-либо фамилию, предупреждали: «Мы идем к этому преподавателю». Они сами встречались с учащимися, проводили какие-то опросы и замеры, ездили по местам практики, проводили контрольные работы и многое другое. Так продолжалось чуть больше недели.

В начале следующей недели с нами начали разговаривать. И тут я обратил внимание на то, что проверяющие говорят с нами не сквозь зубы, как в первые дни, а чуть-чуть любезнее. Причина этой метаморфозы вскоре прояснилась: оказалось, что серьезных недостатков в нашей работе не обнаружено, и наш коллектив произвел на инспекторов благоприятное впечатление.

В конце второй недели комиссия закончила работу.

Состоялось заседание педагогического совета, на котором были оглашены результаты инспектирования. Комиссия официально признала, что по всем направлениям учебно-воспитательной работы техникум успешно справляется с выполнением поставленных задач.

Это была неожиданная и очень большая похвала, которая всех нас подняла в собственных глазах.

Но это было только начало …

Через некоторое время наше министерство сочло целесообразным провести на нашей базе семинар заместителей директоров техникумов Минлесбумпрома по обмену опытом, поскольку, как было сказано, «вам, братчанам, есть, что показать».

Потом директор минвузовского Восточно-Сибирского зонального методкабинета Э.И.Мейерова предложила провести у нас семинар директоров ССУЗов Иркутской области и на следующий год — преподавателей социально-экономических дисциплин и заместителей директоров по воспитательной работе.

И пошло и поехало.

Оказалось, что мы для многих людей представляем интерес, многие хотят к нам попасть, чтобы чему-то поучиться. Для нас, скромных провинциалов, это было ново и необычно.

Мы вовсю старались, и нас начали замечать и отмечать.

Пошли награды. Я получил орден, чуть позже – звание отличника среднего специального образования.

Начало 1980-х годов было звездным для нашего коллектива: мы пожинали сладкие плоды своих долгих трудов и начали было уже радоваться росту нашего имиджа. Но радости не были долгими …

У администрации практически любого коллектива существует оппозиция. Существовала она и в нашем техникуме. Было несколько таких сотрудников, которые весьма критично относились к любым действиям администрации, ничего не воспринимая на веру. Это были люди пессимистического склада мышления. Они были дотошны и всегда требовали доказательств, даже в тех случаях, когда принимаемые решения были предельно простыми.

Наличие такой оппозиции полезно и даже необходимо для здорового функционирования коллектива. Но вот появился у нас новый преподаватель В.В.Гудков , несколько необычный для нашего коллектива, и настрой оппозиции стал меняться.

Новый преподаватель был человеком почтенного возраста, ему было далеко за 60. Юношей он успел повоевать, потом работал, учился, стал инженером, причем, по-видимому, хорошим инженером; назначили его на очень высокую должность – главным инженером большого целлюлозно-картонного комбината, но где-то он проштрафился, был снят с должности и попал в качестве разнорабочего на «большую химию»; потом были еще какие-то должности и, наконец, последняя остановка – наш техникум. Был Гудков высок, осанист и обладал громким голосом.

Поскольку Виктор Викторович позиционировал себя как большой знаток целлюлозно-бумажного производства, то поначалу учащиеся, особенно, вечерники, работавшие на Комплексе, с интересом относились к его рассказам о том, как он, будучи главным инженером, решал те или иные технологические задачи. Потом поняли, что это наиболее предпочитаемый им способ преподавания, и частенько провоцировали его на такие воспоминания.

Вскоре выявилась и еще одна особенность нового преподавателя: он ненавидел «писанину», которой, и правда, в нашей жизни было более чем достаточно. Но беда в том, что его ненависть к «бумажкам» стала принимать формы некоего вызова: он частенько не писал поурочные планы, конспекты лекций и весьма произвольно трактовал содержание учебных программ. А когда ему сделали замечание, Гудков вдруг перешел в наступление:

— Страна много лет борется с бумагомарательством, а вы насаждаете свою писанину.

— Поурочные планы – это не бумагомарательство, а повседневная необходимость, – объяснял я.

— А где про эту необходимость записано, в каком законе?

— В документе под названием «Правила внутреннего трудового распорядка в техникуме».

Слово «закон» Гудков произносил чаще, чем другие. Он постоянно носил в объемистом портфеле кодексы законов – трудовой, гражданский, уголовный – с комментариями к ним и прослыл человеком, хорошо подкованным в вопросах юриспруденции. Получив такого знатока, оппозиция активизировалась и стала заваливать администрацию различными проблемами. Нередко наши производственные совещания превращались в вечера вопросов и ответов: двое-трое наиболее горячих поклонников Виктора Викторовича наперебой задавали администрации, чаще всего – мне, какие-то вопросы, а сам мэтр, восседая, как народный трибун, в центре актового зала и обложившись кодексами, записывал мои ответы на магнитофон и потом громко их комментировал.

По-видимому, Гудков воображал себя помазанником-мессией, этаким чудесно спасшимся царевичем, неустрашимым заступником угнетенных народных масс, который явился в наш затхлый мир для вызволения трудящихся-преподавателей из оков рабства. Мне же и моим замам отводилась, конечно, роль жестоких угнетателей и эксплуататоров.

Вопросы оппозиции в основном касались форм работы и прав сотрудников, например: почему администрация заставляет преподавателей дежурить по техникуму вместе с учащимися? Почему детей заставляют убирать аудитории? Почему учащихся каждую осень гонят «на картошку»? Почему в штате так мало уборщиц и лаборантов? Почему преподавателей заставляют ходить с агитацией по школам? И т.д.

Вопросы вызывали недоумение: если не привлекать учеников к самообслуживанию, то кто будет обеспечить чистоту на наших 32 тысячах квадратных метров? Престарелые тетеньки-уборщицы? Мы будем мусорить, а тетеньки убирать? И кто даст нам сверхнормативные штаты уборщиц? Если мы, педагоги, не будем вместе с учащимися заниматься организацией порядка в техникуме, то кто и когда будет их этому учить? Если не агитировать школьников, захотят ли они идти к нам учиться?

Для нас, старых «образованцев», всё было давно понятно без слов: множество дел, которые мы вынуждены были делать, помимо «часодательства», это и была та самая воспитательная работа, коей мы призваны заниматься. В конце концов, про всё это было написано в наших Правилах внутреннего распорядка.

Подобные совещания-ликбезы, утомляли своим постоянством и бестолковостью, отвлекали от дела и воздвигали ненужные барьеры между сотрудниками. Взаимоотношения с людьми на основе бесплодных препирательств я считал неприемлемыми, чреватыми худыми последствиями для коллектива, о чем каждый раз публично говорил Гудкову и его компаньонам.
Большинство сотрудников уходили с совещаний с неприятным осадком.

Многим, особенно, молодым читателям, вероятно, покажется странным и неправдоподобным то обстоятельство, что во времена «проклятого тоталитаризма» в обычном коллективе имели место столь либеральные порядки. Но так было не только у нас, а практически везде. Таково было веяние времени, точнее, веяние ветров горбачевской «перестройки» и новомодных методов работы с «массами». Партия сильно поощряла как самокритику должностных лиц перед народом, так и критику «снизу», невзирая на её источник. В таких условиях руководителю (не аппаратчику, а – ответственному за работу конкретного объекта) нужно было не сорваться, не совершить грубой ошибки. Это было нелегко. Зато было вольготно всевозможным бездельникам и проходимцам с хорошо подвешенным языком.

(Впрочем, проходимцам сегодня тоже неплохо живется). Преемственность с горбачевщиной сохраняется.)

Гудков не унимался и устраивал всё больше и всё демонстративнее разнообразные «протестные» акции. Обстановка в коллективе постепенно накалялась, и иногда казалось, что вот-вот последует какой-то взрыв. Но взрыва не было. Произошло нечто, более неприятное.

Бунтарские наскоки Виктора Викторовича вскоре прекратились, но выяснилось, что он обратился в районную прокуратуру с заявлением, в котором обвинял меня лично в уголовном преступлении. Суть преступления заключалась в том, что я, злоупотребляя своим директорским положением, якобы понуждал учащихся воровать государственное имущество на предприятиях и отдавать его техникуму.

Подробности обвинения мне не были известны. По правде говоря, многие наши лабораторные стенды и устройства были созданы руками учащихся и преподавателей, чем мы очень гордились. Я на самом деле поощрял такие дела. При этом материалы и некоторые механизмы приобретались не только на свалках, но и на предприятиях, которые в те времена не жадничали. Ко мне часто обращались с просьбой подписать письмо о безвозмездной передаче техникуму какого-нибудь списанного узла или приспособления, и я подписывал. Часто обходились без меня: вечерники сами договаривались со своим начальством. Что именно имел в виду Гудков, я не знал: может быть, и в самом деле, произошло какое-то хищение, и воришки сказали, что я заставил их это сделать? Но я никогда и никого не принуждал воровать.

Я терялся в догадках. Дни шли за днями и, вопреки ожиданиям, меня никто не вызывал для объяснений. Наконец, примерно через месяц мне позвонили из прокуратуры района и незнакомый голос представился:

— Ферзенко, прокурор. Здравствуйте!

— Здравствуйте! Чем обязан?

— Можете ли вы после занятий собрать ваш коллектив?

— Думаю, что да.

— Хорошо. Я собираюсь выступить по заявлению вашего сотрудника Гудкова.

В 15 часов в актовом зале собралось человек 120. На своем обычном месте, в центре зала, сидел и Гудков «со товарищи».

Незнакомый мужчина средних лет, который и был прокурором Ферзенко, поднялся на сцену и без всяких предисловий начал читать заявление Гудкова. Как оказалось, в заявлении содержалось семь или восемь пунктов, в которых утверждалось, что учащиеся вечернего отделения, работающие на Комплексе, похитили на одном из заводов два калорифера с вентиляторами, которые установили в техникуме в камере сушки пиломатериалов. В техникуме это якобы обычная практика, воровство поощряется директором и проч. и проч.

— Поясняю, – сказал прокурор, – что сказано в советских законах по такому случаю. Во-первых, что такое кража? Кража – это тайное похищение имущества без ведома его владельца. Что произошло на самом деле? Выяснить это удалось довольно быстро. Прокуратура связалась с руководством завода, откуда якобы имущество было украдено. Оказалось, что никакого хищения не было, имущество было передано студентам с согласия директора завода. Во-вторых, характер государственной собственности в нашей стране таков, что если у одного собственника что-то убудет, а у другого это что-то прибудет, и у этих собственников нет взаимных претензий друг к другу, то закон не усматривает в их деяниях состава преступления. В-третьих, подстрекательства к совершению преступления со стороны директора техникума прокуратура не усматривает, поскольку не было самого преступления …

Гудков пытался что-то выкрикивать, задавать вопросы, но прокурор, подобно машинисту врубовой машины, продолжал врубаться во всё новые и новые пласты информации, не обращая ни на кого ни малейшего внимания, и излагая изумленным слушателям свои пояснения. К концу его речи на Виктора Викторовича жалко было смотреть.

А когда Ферзенко как бы между прочим сказал, что автора заявления вполне можно привлечь за клевету, в зале послышались смешки.

Это был полный афронт!

Самое интересное, о чем я узнал позднее, было то, что учащиеся, которых Виктор Викторович обвинял в воровстве, были его дипломниками. Именно он руководил их работой и установкой злополучных вентиляторов в техникуме.

***

При всех «художествах» Гудкова я никогда не позволял себе ни грубых выражений в его адрес, ни оскорблений. Виктор Викторович также держал себя в рамках джентльменства.

Но, кроме того, был у нас с ним один день, накануне которого и в течение которого прекращались всякие недружественные действия сторон и любые проявления агрессивности были абсолютно недопустимы. Этот был День Победы.

Обычно накануне праздника я приглашал в свой кабинет ветеранов Великой Отечественной войны, их у нас было восемь человек. Все приходили принаряженные, с наградами. Виктор Викторович тоже надевал свои боевые и трудовые ордена и медали. Мы усаживались за стол, пили чай. Потом я зачитывал праздничный приказ, поздравлял стариков с праздником и каждому вручал подарок или премию. При всей нашей бедности этот ритуал неукоснительно соблюдался в течение многих лет.

Потом мы выходили на крыльцо, где уже были построены все группы учащихся. Ребята приветствовали ветеранов аплодисментами, и мы всем коллективом с развернутыми знаменами шли к городскому мемориалу Победы, где проводили свой митинг.

Поздно вечером 9 мая Виктор Викторович звонил мне домой, и между нами происходил такой разговор:

— Здравствуйте, Николай Васильевич! Это Гудков. Не разбудил?

Обычно он звонил ближе к полуночи.

— Здравствуйте, Виктор Викторович! Я – сова и ложусь поздно.

— Поздравляю вас с праздником Победы и желаю вам и вашим домочадцам крепкого здоровья и всего наилучшего!

— Спасибо! Я тоже поздравляю вас и вашу семью с праздником и желаю всем крепкого здоровья и благополучия!

— Как здоровье вашей супруги? Как дети?

— Все, слава Богу, живы и здоровы? А как ваша жена, как сын?

— Жена работает. Сын заканчивает первый класс. Учится хорошо, радует меня.

— Я рад за вас.

На этом обмен информацией заканчивался, и мы любезно прощались друг с другом.

Такой ритуальный разговор происходил в течение нескольких лет и именно по вечерам 9 мая, даже после того, как я ушел из техникума. Было очевидно, что для Виктора Викторовича этот день был особенно значимым. У него появлялась потребность сказать значимые слова какому-то значимому для него человеку. Вероятно, я и был для него таким человеком.

Может быть, ему хотелось сообщить мне что-то ещё? Иногда я чувствовал, что он хочет сказать что-то важное. Но какой-то барьер мешал ему. А я никогда не откровенничал с ним.

Однажды он позвонил поздно вечером, но было это не 9 мая, а в обычный вечер, и после обмена приветствиями сказал необычно глухим голосом:

— Что-то плохо мне.

— Что случилось, Виктор Викторович?

— Приболел чего-то … (Пауза, хриплое дыхание.) … Я чего звоню?.. (Опять пауза.) … Хочу повиниться перед вами … Виноват я … Простите … – В трубке слышалось тяжелое дыхание.

Я не сразу нашел подходящие слова для ответа, потом сказал:

— Простите и вы меня и не держите на меня зла. А я давно простил вас.

Мы попрощались. И больше он не звонил …

Только года через два я случайно узнал, что Гудков умер.

Да упокоится в вечном мире его мятежная душа!

Несомненно, своими действиями этот человек нанес некоторый урон как авторитету нашего учебного заведения, так и себе лично. Но, как ни странно, косвенно он принес и немало пользы.

Дело в том, что каждый раз, когда оппозиция критиковала администрацию за безграмотность или незаконные действия, я внимательно анализировал содержание критики и, к своему сожалению, не раз обнаруживал, что доля истины (иногда – очень большая доля) в ней содержится.

И тогда мы придумали нечто такое, что серьезно повлияло и на систему взаимоотношений в техникуме и на то, что сегодня называют хорошим менеджментом. В 1980 году был разработан некий план, в котором было прописано, что мы, администрация, приступаем к созданию «Системы управления техникумом (СУТ)», в которой будут описаны многочисленные педагогические процедуры (например, как провести консультацию, классный час, лабораторную работу, урок на предприятии и т.п.), важнейшие правила (правила поведения на занятиях, в «колхозе» и др.), требования (требования к поурочным планам, к календарно-тематическим планам и др.), положения (положение о самообслуживании, об ОПП, о смотре лабораторий и кабинетов и проч.) и многое другое. Документы СУТ, которые писала наша административная команда, носили открытый характер: их проекты публиковались; каждый, кто хотел, мог что-то предложить дополнительно; потом они обсуждались в зависимости от содержания в разных инстанциях и после утверждения директором вводились в действие.

Года за два мы написали больше полусотни таких документов, которые являлись своеобразными законами нашей жизни. Споры на темы, ходить или не ходить в школу для агитации будущих абитуриентов, дежурить или не дежурить по техникуму, обязателен ли инструктаж по охране труда перед проведением лабораторной работы, – стали бессмысленными.

***

Примеры с Гудковым и его сторонниками убедили меня, что если не проявлять излишней суетливости и нервозности, то и из действий оппозиции можно извлечь пользу. Да, бывает, что она, оппозиция, бодается и больно кусается, но при некоторой настойчивости и терпении можно и ее побудить к служению общим целям.

Так размышлял я, не подозревая, что кроме внутренней может быть ещё и внешняя оппозиция, нежданное вмешательство которой в дела родного для тебя коллектива чревато крайне тяжелыми последствиями.

В 1984 году мы были удостоены высокой чести – принимать гостей, директоров и руководящих работников техникумов нового, объединенного министерства лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности СССР. Это был весьма представительный всесоюзный семинар по обмену опытом работы.

Мы основательно готовились к этому мероприятию. Городские власти во многом оказывали нам содействие. Но вдруг за несколько дней до приезда гостей директор гостиницы «Братск», в которой по договоренности планировалось расселить приезжающих (65 человек), сообщил, что он поселить никого не сможет, так как гостиница забита до отказа: по линии Минобороны надолго заселилось несколько сот человек военных для проведения каких-то учений. Это был удар ниже пояса.

Мои попытки прибегнуть к помощи горкома партии и обращения в другие гостиницы не увенчались успехом: такого большого числа мест для расселения гостей в городе не оказалось. Положение было отчаянным.

И тогда неожиданно председатель учпрофкома Дрожжина сообщила, что у нее есть кое-какие предложения:

— Я переговорила с объединенным профкомом Комплекса, и они обещали нам помочь.

— Как они могут помочь, Валентина Станиславовна? – спросил я.

— Как вы знаете, профилакторий «Северный Артек» находится в подчинении профкома ЛПК. Сейчас он наполовину пустует, и вполне может принять наших гостей.

— Но «Северный Артек» — хозрасчетная организация и без предоплаты никого не поселит.

— Наша профсоюзная организация входит в состав профсоюзной организации Комплекса. Профком обещает выделить нам деньги для расселения участников семинара. Мы посчитали – сумма получилась небольшая.

— Но наши гости не являются нашими работниками, – возразил я. – На каком основании мы будем платить за их проживание в профилактории.

— Во-первых, «Северный Артек» является профсоюзной здравницей лесников, – пояснила Дрожжина. – Во-вторых, все наши гости являются членами профсоюза лесников и имеют право пользоваться этой здравницей.

— Логично, – уныло заметил я.

Собрал я наш «курултай», совет руководства, пораскинули мы мозгами. Было понятно, что предложение Дрожжиной – не совсем то, что нужно. Но выбора не было, и я дал отмашку. Заодно сообщил в министерство о возникших коллизиях, и мне пообещали, сначала в устной форме, потом телеграммой, что министерство возместит убытки по расселению.

Деньги были оперативно перечислены нашим учпрофкомом на расчетный счет профилактория, и мы переключились на решение других задач.

Вскоре стали съезжаться гости – директора и заместители директоров техникумов нашей отрасли, а также представители министерства. Всех спокойно расселили в профилактории – занималась этим сама автор «проекта» Дрожжина. В течение трех дней их утром привозили в техникум, а вечером увозили на двух «Икарусах». Возили также на Братский ЛПК и ГЭС – как же без этого?!

Семинар удался. Люди благодарили нас за отличную организацию и выражали своё восхищение красотой и оборудованием нашего техникума.

Все были очень довольны и разъезжались по своим городам и весям, насыщенные большим количеством полученной информации.

Так мы в очередной и, как оказалось, в последний раз искупались в лучах славы.

А дальше начали происходить непонятные вещи. Откуда-то пошел слушок (я до сих пор не знаю, откуда) о том, что приезжие директора каждый день с утра до ночи пьянствовали на казенные деньги, которые им выделил директор местного техникума, т.е. я. Возможно, кто-то опять запустил анонимку, – не знаю. Но только в скором времени у нас опять появилась комиссия райкома партии, которая с обычной скрупулезностью приступила к проверке неведомо откуда появившихся «сигналов». Меня и Дрожжину пару раз вызывали в райком, и с нас были взяты подробные письменные объяснения.

Невооруженным глазом было видно, что всё, в чем нас обвиняли – чушь собачья. «Казенные» деньги никак не могли быть использованы для пьянства, так как они были перечислены «Северному Артеку» безналичным путем, а в перечне услуг пансионата горячительные напитки не предусмотрены. Не исключаю (вернее, так оно и было), что по вечерам гости, собираясь группами, выпивали, веселились, пели песни, – но это было их личное дело. Однако днем, совершенно точно, никаких пьянок не было, — все были на семинаре, о чем свидетельствовали ежедневные списки регистрации.

— Есть сведения, что вы лично принимали участие в вечеринках. Так ли это? – допытывались у меня в райкоме.

— Это было бы правильным шагом с моей стороны, – отвечал я. – Мои старые товарищи ожидали, что я приеду к ним, и мы сможем пообщаться в неофициальной обстановке. Но я был слишком занят, и не смог приехать в пансионат. Ни разу. – Это была чистая правда.

Казалось бы, дело ясное и оно не стоит выеденного яйца. Единственное, в чем мы проявили неосторожность – мы перевели пансионату профсоюзные деньги, а надо было дождаться, когда деньги поступят из министерства и провести их не через профсоюз, а через бухгалтерию техникума. Но у нас не оставалось времени на такую операцию.

Партийная комиссия продолжала работать, встречаясь для чего-то со всем большим количеством сотрудников техникума. Было непонятно, что ищут. Наконец, наступил день, когда нас с Дрожжиной вызвали на бюро райкома партии.

Надо отдать должное нашим доблестным партийным органам – они всегда умело наказывали своих провинившихся членов, а, наказывая, били по самым больным местам.

Минут сорок мы промаялись в ожидании вызова, слоняясь из угла в угол в узком коридорчике. Наконец, нас вызвали «на ковер». Бюро состояло человек из 13 или, может быть, 15. Председательствовал секретарь райкома Владиевский. Он предоставил слово сначала мне, потом Дрожжиной, и каждый из нас коротко изложил, без утайки всё, что было связано с проведением семинара.

Потом была зачитана справка проверяющей комиссии, в которой, к моему изумлению, было сказано, что комиссия пришла к неутешительным выводам: директором Пернаем и председателем учпрофкома техникума Дрожжиной якобы допущены грубейшие финансовые нарушения, граничащие с уголовным преступлением, разбазарены профсоюзные деньги; ими также была создана обстановка, в которой приезжие гости устраивали коллективные пьянки; что касается самого техникума, то, как свидетельствуют сотрудники техникума (?), там давно создалась нетерпимая обстановка: господствует культ директора и всякое инакомыслие подавляется, морально-психологический климат в коллективе неудовлетворительный и т.д. и т.п.

Я пытался что-то оспорить, однако было такое ощущение, что меня слушали, но не слышали. Со многими из членов бюро я был знаком, но когда я что-то говорил, они почему-то смотрели мимо меня.

До какого-то времени я полагал, что легко смогу доказать нашу невиновность, но потом вдруг сообразил, что мои доводы просто никто не воспринимает. Никто, ни одна живая душа не сделала попытку понять нас.

Наконец, прозвучало главное – Владиевский подвел итог:

— Поступило одно предложение: за допущенные нарушения коммунистов Перная и Дрожжину предлагается исключить из рядов партии. Другие предложения будут?.. Нет… Ставлю на голосование.

И тут я понял, что дело плохо. Надо было срочно что-то делать.

— Подождите, – голос мой звучал предательски хрипло. – Подождите голосовать. У меня есть предложение.

— Какое предложение? – спросил Владиевский.

— Товарищ прокурор! – обратился я прямо к сидящему за столом Ферзенко. Он тоже был членом бюро райкома. – Раз дело оборачивается таким странным образом, то, прежде чем обвинять меня и моего коллегу в чем-либо, нужно квалифицированно провести хотя бы какие-то следственные действия и установить, в чем именно мы виноваты. В связи с этим прошу вас возбудить против меня дело и провести следствие.

Реакция Ферзенко была быстрой и адекватной:

— Я принимаю ваше предложение …

Владиевскому после этого ничего не оставалось, как снять предложение об исключении нас из партии. Но по строгому выговору «с занесением» нам с Дрожжиной все же влепили.

Через много лет случайно я увидел свою партийную карточку, с текстом злополучного выговора. Тушью убористым почерком там были записаны все те же поганые и бездоказательные слова, которые произносились на заседании бюро: «преступные действия», «халатность», «злоупотребления», «использование служебного положения в личных целях», «развал коллектива» и еще Бог знает что. В 1937-м за такие дела меня бы, точно, поставили к стенке.

Итак, я вызвал огонь на себя и на Дрожжину. Ферзенко действительно завел уголовное дело против нас.

Мы с ней, когда вместе, когда порознь, стали регулярно ходить к следователям прокуратуры. И по всей форме были ими допрашиваемы. В первые месяцы нас, «подследственных», допрашивали напористо, демонстративно не веря ничему из сказанного нами и каждый раз вслух комментируя, под какую уголовную статью подпадает то или иное наше деяние и на какой срок тюремного заключения это тянет. Моя «подельница», Валентина Станиславовна, часто плакала и говорила, что в течение недели после допроса не может прийти в себя. Впрочем, месяца через четыре ее оставили в покое и в прокуратуру больше не вызывали.

Мы с ней продолжали работать. Мое московское начальство в следствие не вмешивалось, но мне было сказано, чтоб я продолжал спокойно исполнять свои обязанности: «Министерство вам доверяет». И на том спасибо!

Какое-то время следователи меня тоже не вызывали. Зато мне начали звонить директора техникумов из Архангельска, Амурска, Красноярска, Сокола, Бийска и спрашивали, что случилось? Их вызывали на допросы в местную прокуратуру. Что нужно говорить? Я отвечал, что нужно говорить правду, только и всего.

Прошло еще полгода и на очередном допросе следователь сказал, что в других городах допрошено несколько десятков бывших участников семинара (какой позор на мою голову!!) и установлено, что факты вечеринок в пансионате имели место, но исключительно по инициативе проживающих и за их счет, а фактов «вашего, гражданин Пернай, участия в этих мероприятиях не установлено», деньги же, оплаченные Братским техникумом за проживание гостей, были полностью израсходованы по назначению.

Казалось бы, можно было бы «уголовное дело» и закрыть. Я пошел к прокурору, чтобы услышать его мнение на этот счет. Но Ферзенко мрачно заметил, что он не может закрыть дело, так как райком требует продолжения следствия:

— Владиевский в курсе. Он звонит мне часто. Ему нужны компроматы.

Так благодаря неусыпной бдительности и настойчивости райкома партии я находился в роли подследственного в течение почти двух лет. Но у всякого дела бывает конец.

Однажды я был вызван в очередной раз в прокуратуру. В кабинете помощника прокурора за столом сидел молодой человек, который протянул мне лист бумаги с каким-то текстом.

— Ознакомьтесь, – сказал помощник прокурора. – Это постановление о прекращении следствия по вашему делу в связи с отсутствием состава преступления.

Я ознакомился.

— Распишитесь вот здесь.

Я расписался и спросил:

— Могу идти?

Почему-то возникла пауза.

— Николай Васильевич, – вдруг тихо произнес молодой помощник прокурора. – А вы меня не помните?

— Нет, не припоминаю.

— А вы, пожалуйста, вспомните. Я учился у вас. Это было лет 10 назад. Меня, ученика техникума по фамилии (он назвал свою фамилию), за хулиганский проступок собирались исключить и отдать под суд. Но вы вытащили меня из беды. Я смог закончить техникум, а потом – юрфак Иркутского университета. Спасибо вам. – Он протянул мне руку.

Я пожал его руку и, отвернувшись, быстро пошел к выходу.

Говорить я не мог, потому что в горле что-то заклинило и слезы застилали глаза …

Долго потом я пытался восстановить в памяти события 10-летней давности и 16-летнего парнишку-хулигана, но мне, к сожалению, это так и не удалось. Может быть, потому, что в моей жизни таких парнишек было много, очень много. Кому-то я помог, а кому-то не смог.

Спасибо судьбе за то, что не только педагоги имеют возможность вытаскивать своих воспитанников из беды, но и воспитанники могут иногда помогать в беде своим бывшим наставникам. Иначе в этом мире жить было бы невозможно.

Занимаясь время от времени полезным, но не очень приятным делом – самоанализом, – я долго размышлял над тем, почему в период наибольшего расцвета своего детища, техникума, меня и моих товарищей подвергли такому унижению: обвинению в несовершённом преступлении, финансовых махинациях, развале коллектива, грубом попрании норм коллективизма и др.

Причин тому я нашел немало. Что-то можно было объяснить моим характером: вспыльчивостью, излишней доверчивостью, приводящей иногда к принятию непродуманных решений (решение об оплате нашим учпрофкомом стоимости проживания в «Северном Артеке» приезжающих директоров было как раз таким), жесткостью некоторых принимаемых мною решений. Возможно, еще я кого-то кровно обидел и не заметил этого.

Один мудрый человек как-то сказал мне: «Ты слишком открыт и чересчур доступен». Он, конечно, был прав: и моей открытостью, и доступностью нередко пользовались хитрые, но не всегда добросовестные, а то и вовсе непорядочные, люди. И это не могло не вызывать раздражение в коллективе.

Что-то можно было объяснить излишней агрессивностью внутренней оппозиции. Впрочем, с оппозицией тоже не всё ясно: было в действиях Гудкова и его компании еще что-то такое, что они не афишировали. Но подробности я вряд ли когда-нибудь узнаю.

А вот действия таких персонажей, как Владиевский, долго были для меня непонятными, пока один из тех, кто в 1984 году был членом бюро райкома, недавно, в приватной беседе не раскрыл мне глаза.

— Вы, дорогой товарищ, недооцениваете такое страшное зло, как зависть. Вы были везучим директором, построили прекрасное здание техникума, создали мощный коллектив, авторитет которого уже гремел за пределами города. И вы не заметили, как вокруг вас возникло столько завистников, что они рано или поздно должны были как-то отомстить вам за вашу славу. Так оно и вышло. Однако была еще одна причина: на ваше директорское место предполагалось пристроить одного близкого к райкому человечка. Отсюда и то рвение, с которым они пытались вас уничтожить. Но вы оказались им не по зубам …

Жаль, очень жаль, что всё сложилось именно так!

***

К моменту моего ухода из Братского техникума ЦБ и ДОП в 1987 году это учебное заведение, располагающее 32 тыс. кв. метров полезной площади, мощной материальной базой с 72 лабораториями и кабинетами, хорошо оснащенными учебно-производственными мастерскими по металло- и деревообработке, с контингентом 2,5 тыс. учащихся (в том числе 1250 учащихся дневного отделения), считалось самым крупным техникумом Советского Союза. Наши выпускники работали в Архангельске и Ташкенте, Бобруйске и Корсакове, Советске и Магадане, Киеве и Красноярске, Перми и Байкальске и на других предприятиях ЦБП.

Работая директором техникума, я столкнулся с двумя взаимно противоположными тенденциями. С одной стороны, борьба за сохранность контингента обязывала нас, педагогов, до бесконечности расширять рамки индивидуальной работы с учащимися, поддерживать в техникуме режим повышенной социальной защиты обучаемых от неблагоприятных семейных и уличных влияний. Считалось, и не без оснований, что занятость учением удерживает значительную часть потенциальных правонарушителей от социально опасных поступков. Кстати, именно в силу необходимости борьбы за каждого ученика и поиска резервов, мы освоили богатый методический опыт: и систему развивающего обучения, и львовскую комплексную систему управления качеством подготовки специалистов, и шаталовскую методику работы с опорными сигналами, и многое другое.

С другой стороны, техникум — это не курсы ликбеза, и требования к уровню знаний учащихся здесь довольно высокие. Поэтому как ни старайся, как ни изощряйся в методике преподавания, отсев неизбежен. Обычно местные власти на нас сильно давили: “Приняли подростка – учите!” Однако было очевидно, что диплом техника не всем по плечу. Поскольку учиться нелегко, не все хотят, а, главное, не все могут осилить сопромат и технологию металлов, приходилось отстающих отчислять. Временами отсев доходил до 7-9% численности контингента. Это была наша большая головная боль. Мы помогали отчисленным устроиться на работу или на курсы для получения рабочей профессии, но больше ничего сделать не могли. Мы даже не могли аттестовать их по рабочей профессии раньше 3-го курса, так как в учебных планах это не было предусмотрено, т.е. на первых курсах не было отдельного учебного модуля начального профессионального образования (НПО).

Проблема отсева была и остается острой в средних специальных учебных заведениях даже сегодня, несмотря на то, что во многих ССУЗах введены специальные модули для подготовки по рабочим профессиям. Отсев — это не только пополнение армии незанятых подростков, это и излишние траты денег на обучение и переобучение, иногда это и сломанные судьбы, и пополнение рядов бандитского мира.

Но, как известно, лучший учитель — это опыт.

Когда в 1987 году меня назначили директором обычного строительного ПТУ, я увидел, что и здесь были свои проблемы. Большинство учащихся, не имея базовых школьных знаний по общеобразовательным дисциплинам, не хотело получать общее среднее образование и имело крайне слабую мотивацию к любому обучению, в том числе – к профессиональному.

Однако я с удивлением обнаружил, что здесь, в системе Госпрофобра, несмотря на то, что контингент учащихся слабее, чем в техникуме, отсев значительно меньше. Как оказалось, причина была в том, что буквально с первых месяцев учебы в ПТУ учащиеся были активно включены в процесс получения своей будущей рабочей профессии, а теоретическое изучение предметов профцикла шло параллельно с производственным обучением. Для самых слабых и наиболее социально заброшенных учеников предусматривалась система досрочной аттестации по профессии. Учебные курсы стали в ПТУ строить по блочно-модульному принципу, что позволяло удовлетворять различные интересы и возможности обучаемых. Различная степень сложности в модулях профессионального обучения позволяла варьировать степень квалификационной подготовки рабочих. Иначе говоря, чем больше модулей осваивал ученик, тем выше была его квалификационная подготовка. Каждый новый модуль — это новая или смежная профессия.

Были еще проблемы. Среди подавляющего большинства слабоуспевающих было всё же еще 15-20% таких, которые и учились без троек, и хотели бы продолжить свое обучение дальше. Но клеймо пэтэушника, “фазана”, было настолько, мягко говоря, не престижно, что большинство из них и не мечтало о дальнейшей учебе. Только единицы, самые сильные, вырывались из этого круга и шли дальше учиться в техникумы и институты. Но это были все-таки исключения. А как сделать, чтобы самые способные выпускники ПТУ хотели и могли продолжить обучение дальше?

Не следует забывать еще об одном очень важном факторе — о выполняемом нами социальном заказе: мы всегда работали с детьми рабочих, крестьян и служащих из беднейших и самых незащищенных слоев населения. Среди этих детей немало ломоносовых, ползуновых, кулибиных. Какие мы могли создать условия для их продвижения на производстве, в науке и культуре? Вот вопрос из вопросов.

Было ясно, что на поставленные вопросы надо отвечать конкретными решениями и делами.

***

В профессиональном образовании есть свои преимущества: в профлицее и техникуме процесс учения счастливо сочетается со стремлением молодых людей овладеть профессиями. Наша задача заключалась в том, чтобы этот процесс оптимизировать и использовать для обоюдной пользы учеников и педагогов. Кроме того, надо было создать в учебном заведении ступенчатую систему обучения, в которой условиями перехода учеников с одной ступени на другую, более высокую, были бы более высокие требования к их знаниям, умениям и навыкам. Такая ступенчатость, с переходами от одной цели к другой, от одного модуля к другому, могла быть сколь угодно длинной и разветвленной и вести куда угодно: по конкурсу в вуз, на престижные рабочие места и т.д.

Мы предполагали, что если создадим в своем учебном заведении такую многоцелевую многоступенчатую конкурсную систему образования, то наши ученики будут больше стремиться к учебе, и нам не придется их все время понукать. Такая система должна была сформировать некий мотивационный образовательный поток, который сам бы нёс ученика от одного полезного и интересного дела к другому.

Время показало, что наш курс на освоение системы гуманистических ценностей и создание многоступенчатого мотивационного образовательного потока оказался правильным.

Говорю об этом так убежденно, потому что многое пришлось повидать и многое перепробовать. В первые дни моего директорства в ПТУ-63 много лет назад произошло несколько событий, заставивших меня крепко задуматься. Однажды, идя по училищу, я увидел в конце длинного коридора девушку-ученицу, которая макала грязную тряпку в такое же грязное ведро с водой, а потом водила тряпкой по полу. По-видимому, это считалось мытьем полов. Вдруг из-за поворота коридора выбежали трое парней, этакие веселые казаки-разбойники, и сходу начали швырять девчонку «на пас» друг другу. Увлеченные этим занятием, не видя меня, они стали пинать ведро, стараясь чтобы грязная вода из ведра попала на девушку. Та отбивалась, как могла, материлась, а потом заплакала.

Вначале я просто остолбенел: я давно не видывал ни таких зрелищ, ни таких учеников. Не в силах что-либо сказать, я быстро подошел к ним. Но парни исчезли так же внезапно, как появились. Я не стал гоняться за ними, зная, что рано или поздно всё равно до них доберусь.

Происшествие меня потрясло, и я задал себе вопрос: почему они так себя ведут? Неужели у них нет ничего такого, чем бы они дорожили? Ответа пока не было, но я дал себе слово с вольницей казаков-разбойников покончить.

Через несколько дней в мой кабинет пришла целая толпа. Это были ученики групп 5 и 6. В толпе я увидел и лица тех парней, которые были участниками инцидента с девушкой.

— Товарищ директор, — сказал один из учеников. Вероятно, у них считалось зазорным обращаться ко взрослому человеку по имени-отчеству. – Мы пришли заявить, что учиться не хотим.

— Почему?

— Не хотим и все. Неинтересно.

— Какой профессии вы обучаетесь? – задал я вопрос.

— Точно не знаем, вроде бы нас учат на каких-то слесарей.

Послушав такие странные речи, я сказал:

— Хорошо. Пусть каждый напишет заявление об уходе. Я рассмотрю. А тем, кто обижал девушку, я подпишу заявления сразу.

Парни ушли. Заявления написали немногие, но после их визита я нашел ответ на вопрос: почему? Потому что у них не было интереса к учению, но главное – не было интереса к профессии. Было ясно, что без этого интереса ребят не только учить было невозможно, с ними невозможно было даже говорить о чем-либо, что выходило бы за рамки их естественных потребностей.

***

В 1980-х годах бурно развивающееся народное хозяйство СССР стало нуждаться не только в высококвалифицированных рабочих, но и в рабочих, имеющих дипломы техников. И решение этой задачи было возложено на систему профтехобразования. В Прибалтике, Москве и Ленинграде в 1989-1991 годах, на базе лучших профессиональных учебных заведений стали создавать новый тип многоуровневых экспериментальных учебных заведений, которые стали называть высшими профессиональными училищами (ВПУ) и профессиональными лицеями (ПЛ). Как было записано во Временном положении о ВПУ (1990 г.), задачами новых ВПУ и ПЛ было обеспечение подготовки рабочих “повышенного уровня квалификации, в том числе и со средним специальным образованием”. В ВПУ и профлицеях формировалась 2-уровневая подготовка рабочих и специалистов: 1-й уровень — подготовка рабочих по профессиям НПО, 2-й уровень — подготовка рабочих с повышенным уровнем квалификации по одной или нескольким рабочим профессиям, в том числе во многих ВПУ — с получением среднего профессионального образования (СПО).

В марте 1991 года, впервые в Иркутской области было учреждено экспериментальное учебное заведение нового типа – Высшее профессиональное училище №63 г. Братска (ВПУ-63), позже переименованное в Профессиональный лицей №63 (ПЛ-63); создавалось это заведение на базе нашего, обычного строительного СПТУ №63, по моей инициативе.

Немного позднее аналогичные учреждения были созданы в г. Ангарске (ПЛ-36) и г. Саянске (ПЛ-25).

Это были первые инновационные учреждения области, в которых в порядке эксперимента осуществлялась реализация трех интегрированных образовательных блоков: общего среднего, начального профессионального (или, как тогда говорили, профессионально-технического) и среднего профессионального (специального) образования. Обучение учащихся по трем образовательным блокам осуществлялось в оптимальные сроки на основании специально для этого создаваемых интегрированных рабочих учебных планов: например, ребята на базе 9 классов могли освоить все программы за 4 года (а не за 6 лет, как было принято раньше).

Высшие профессиональные училища и профессиональные лицеи были детищем страны Советов. Великая держава, могущество которой ежегодно прирастало тысячами новостроек предприятий, школ, больниц, клубов, постоянно нуждалась во всё возрастающем количестве специалистов.

Мне, как директору первого в области ВПУ и разработчику первых интегрированных учебных программ, пришлось в полной мере познать, каково прокладывать новые пути. Было много непонимания, причем, как ни странно, больше всего – со стороны моих товарищей-педагогов. Но была и мощная поддержка. Мои инициативы были поддержаны городскими органами власти, ректором Братского индустриального института (БрИИ) О.П. Мартыненко, начальником Иркутского Главуно Д.В. Шестаковым, а также – начальником Братскгэсстроя Ю.А.Ножиковым. Могущественнейший Братскгэсстрой (70 тысяч работающих) был нашим базовым предприятием. Мы предложили новую номенклатуру подготовки кадров – подготовку рабочих и техников-механиков для обслуживания и эксплуатации автомобильного транспорта и тяжелой строительно-дорожной техники. И наши предложения были приняты, так как не только Братскгэсстрой, но большая часть предприятий Братска остро нуждалась в кадрах механизаторов.

Молодые ученые, заведующие кафедрами БрИИ Л.А.Мамаев и А.С.Янюшкин, помогли в создании новых моделей учебных планов. Методологической основой создания интегрированных учебных программ послужили труды и непосредственные консультации ведущих специалистов профессионального образования академиков РАО С.Я.Батышева, А.П.Беляевой, А.Н.Новикова, Е.В.Ткаченко, сотрудников и директора московского Института развития профобразования доктора философских наук, профессора И. П. Смирнова и директора московского Научно-исследовательского института развития профессионального образования доктора педагогических наук, профессора М. В. Никитина, с которыми мне довелось сотрудничать.

Иногда помощь приходила совсем неожиданно. Однажды я выскочил во двор училища, привлеченный мощным ревом какого-то механизма, и увидел необычное зрелище: в наш двор, страшно лязгая гусеницами, собственным ходом въезжал чудовищно огромный экскаватор с кубовым ковшом.

Пожилой машинист остановил машину посредине двора и передал мне пачку документов: паспорт и технические характеристики машины. Оказалось, экскаватор – это подарок училищу от моего бывшего ученика, выпускника Братского техникума ЦБ и ДОП Юрия Мещерякова, работавшего к тому времени главным инженером одного из управлений механизации Братскгэсстроя.

Поскольку в мировой практике появились новые тенденции – непрерывного образования, – то и в наших учебных конструкциях мы тоже предусмотрели линию непрерывности: 1-й уровень – среднее общее образование, интегрированное с начальным профессиональным; немного позднее (с 3-го курса) 2-й уровень – среднее профессиональное образование. И всё это было «под одной крышей» ВПУ (ПЛ)-63. Затем для желающих – 3-й уровень в Братском индустриальном институте (БрИИ) – высшее инженерное образование (за 3 года, а не за 5). В БрИИ наши выпускники имели прекрасную репутацию.

Большие трудности возникли при проектировании учебного процесса. Главными в структуре организации учебного процесса в нашем ВПУ (ПЛ)-63 были ступени из блоков и модулей. Наши ученики в зависимости от желаний, способностей и, главное, усердия могли двигаться по ступеням обучения и осваивать последовательно и параллельно разные блоки: (а) общее среднее, (б) начальное профессиональное и (в) среднее профессиональное образование), а также разные модули подготовки по одной, двум и более рабочим профессиям (например, по профессиям машинист бульдозера, экскаватора, крана и др.). Ребята в течение двух с небольшим лет получали среднее образование, одновременно осваивая на 1-2-м курсах основы профессионального образования; затем часть учащихся в течение 3-го курса завершала начальное профессиональное, а другая, более целеустремленная часть, на 3-4-м курсах получала образование по одной, двум и более рабочим профессиям и диплом техника.

Вот, например, как мы строили учебный процесс учащихся-автомобилистов. Вначале из поступающих формировались две параллельные группы: на конкурсной основе создавалась так называемая «инженерная» группа с 4-годичным сроком обучения для получения по интегрированным программам полного образования по всем трем блокам (а,б,в) и, в конечном итоге, – дипломов техников. Эта группа создавалась из числа абитуриентов, имевших в школьных аттестатах наибольшее количество хороших и отличных оценок. Затем формировалась 2-я параллельная группа – обычная – с 3-годичным сроком обучения для получения общего среднего и профессионального образования. В эту группу ребята попадали в порядке очередности подачи заявления.

В течение первых двух курсов обе группы обучались по совершенно одинаковым учебным планам, и был возможен перевод учеников из обычной группы в «инженерную» и обратно. При этом главным условием перевода ученика в «инженерную» группу был относительно высокий рейтинг, например: средний балл по учебе 3,7 – 4 и хорошее поведение (наши конкурсные требования были вполне щадящими). Те же, кто имел невысокие баллы, после 2-го курса завершали на 3-м свое обучение и получали общее среднее и начальное профессиональное образование, например, по рабочим профессиям – слесаря по ремонту автомобилей и водителя категории «В-С».

В «инженерных» группах ребята в начале 4-го курса сдавали выпускные квалификационные экзамены по рабочим профессиям, а в конце 4-го курса защищали дипломы техников.

Непрерывность образования в сочетании с высокой демократичностью и системой мягкой мотивации учебного труда в профлицеях была не формальным понятием, а реальностью. Образовательный поток плавно «нёс» ученика от одного образовательного модуля к другому, ученик спокойно переходил со ступени НПО на ступень СПО.

Множественность привлекательных целей и реальность их достижения создавали для личности перспективу. Перспектива – это, по выражению А. С. Макаренко, «завтрашняя радость». Система непрерывного образования представляла собой множество перспектив, т.е. много радостей. Рано или поздно ученик осознавал необходимость непрерывного образования. А когда мы многократно показывали, что оно ему по силам, он начинал верить в собственные возможности.

Большинство учащихся приходили к нам из школ со средним баллом 3,0-3,6, не имея при этом ни устойчивого интереса к учебе, ни навыков продолжительного умственного труда. Образовательный поток, который мы назвали образовательным потоком «эскалаторного» типа, являлся наиболее подходящим для большинства наших учеников 1-го курса и некоторых учеников 2-го и 3-го курсов. Особенностью этого потока было то, что ученик выбирал направление движения, например, выбирал профессиональные образовательные модули, и выполнял требования учебного процесса с удовлетворительным прилежанием, не проявляя при этом, как правило, чересчур большого усердия или каких-то особых творческих способностей и не «надрываясь». Образовательный поток «нес» ученика и доставлял к избранным целям.

Для того чтобы такой «эскалатор» работал, мы применяли различные педагогические технологии, которые интенсифицировали учебный процесс, любыми способами старались повысить интерес подростков к учебе, повысить их веру в свои возможности, многократно при обучении профессии отрабатывали практические приемы и навыки, щедро поощряя учащихся за любые достижения. Чтобы создать и поддерживать образовательный поток «эскалаторного» типа наши инженерно-педагогические работники тратили много сил для обеспечения оптимального патронажа учеников, усиленной индивидуальной работы с каждым, создания образовательных режимов наибольшего благоприятствования. При этом от учеников требовалось только одно – прилежание. Сам учебный «эскалатор» должен работать просто и надежно, как эскалатор в московском метро.

В нашем понимании образовательный поток «эскалаторного» типа – это образовательный процесс, в котором применяется комплекс педагогических методов, методик, приемов, форм и технологий в совокупности с мерами социальной защиты, реабилитации и активизации личности ученика; целью такого образовательного потока являлось выведение ученика при его удовлетворительном прилежании на 1-й и 2-й уровни усвоения знаний и умений (уровни узнавания и воспроизведения) и на 1-й и 2-й уровни проблемного обучения (уровни несамостоятельной и полусамостоятельной активности) и в конечном итоге – выведение его на заданный уровень приобретения компетенции (квалификации) по рабочей профессии.

В нашем лицее мы убедились, что «эскалатор» хорош для тех учеников, которые хотели получить только рабочую профессию, но не проявляли склонностей к длительному, монотонному учебному труду и к труду, который требует больших умственных усилий. А для тех, кто хотел получить дипломы техников, «эскалаторная» педагогика подходила мало, иногда и вовсе не подходила. Этот парадокс мы обнаружили в начале нашей работы в 1990-х годах. Когда наших первых самых способных лицеистов мы перевели из групп НПО в группы СПО и начали загружать более сложной, чем на 1-й ступени, самостоятельной работой, некоторые из ребят оказались неспособными выполнять новые требования и отказались от дальнейшего обучения. Особенно ясно это проявилось во время курсового проектирования. Некоторые ученики, столкнувшись с необходимостью принятия самостоятельных проектных решений (по правде говоря, не таких уж и сложных), неожиданно поняли, что не готовы к такой работе. Преподаватели тоже поняли, что интенсивная педагогическая терапия в этой ситуации не даст нужного результата, и поэтому «тянуть» ученика к диплому техника не имеет смысла.

В дальнейшем при обучении по программам СПО мы всё чаще стали прибегать к проблемным формам обучения, которые побуждали ученика 2-й ступени к самостоятельному поиску решений. Акцент все больше делался на активные, проблемные формы обучения и самостоятельные практические виды работ: обычные лабораторные практикумы, практические работы с решением проблемно-поисковых задач, курсовое проектирование, деловые игры, лекции-погружения, учебные дискуссии, вычислительный эксперимент и т.п. Такая педагогика отличается от «эскалаторной» и всё больше напоминает движение «по азимуту», когда педагог задает направление движения и цель, а каждый ученик идет по сложному маршруту самостоятельно и самостоятельно преодолевает трудности. В результате проблемных «блужданий» и поисков ученики выходят на 3-й уровень усвоения знаний и умений (эвристический) и на 3-й уровень проблемности (уровень самостоятельной активности).

Наши выводы из практики таковы: если при «эскалаторном» обучении действуют мотивы привлекательности, относительной легкости и реальности приобретения профессии рабочего, то хождение «по азимуту» привлекает именно сложностью поиска, возможностью преодоления повышенных трудностей и получения квалификации техника.

В армии каждый сержант начинает свой путь с рядового. Идеология подготовки «сержантов» производства – техников – должна быть примерно такой же: каждый техник должен сначала получить квалификацию рабочего, а потом на конкурсной основе – СПО. Но возможны и другие варианты. Понятно, что подготовка техника отличается от подготовки рабочего не только содержанием программ, но и методикой обучения. К рабочему предъявляют одни требования, к технику другие. Не вдаваясь в детали, отметим, что от рабочего требуется точное соблюдение технологических регламентов и правил. Техник также отвечает за технологию производства, но если он ещё и руководитель среднего звена, то ему приходится отвечать и за организацию и кооперацию труда, и за диагностику, контроль и регулирование технологических процессов, и за принятие решений, иногда нестандартных. Поэтому соответственно при обучении по программам СПО должно быть усилено внимание к развитию самостоятельности мышления и действий студента. Поэтому должно быть законом неуклонное возрастание требований к ученику по мере его перехода на более высокую ступень.

Мы ставили задачу создать такую интересную и привлекательную многоступенчатую систему, в которой ученик хотел бы переходить с одной ступени обучения на другую. При этом условиями его перехода на другую, более высокую и престижную ступень, должны быть все возрастающие требования к его знаниям, умениям и навыкам.

И мы эту задачу выполнили.

Такая система была создана и в некоторых других известных российских учебных заведениях: Московском, Петербургском и Ставропольском технических лицеях, Ростовском-на-Дону лицее водного транспорта, Красночикойском агролицее (Читинская область) и многих других. В этих учреждениях и в нашем лицее была реализована новая парадигма образования, а именно: на основе многоступенчатых интегрированных учебных планов, в условиях гуманизации, демократизации и мягкой мотивации осуществлялся процесс непрерывного общего и профессионального образования и актуализация личности.

***

Долгое время считалось, что главное в учебно-воспитательной работе — ее организация на основе определенных принципов и правил, и главное качество педагога – умение организовать образовательный процесс. А любовь к ученику числилась в списке качеств, долженствующих быть присущими учителю, наряду с такими, как целеустремленность, ум, интеллигентность, эрудированность, доброта, – об это говорили многие.

Но вот в ХХ веке всё с большей настойчивостью начали пробиваться к жизни ростки идей педагогической любви к ребенку Я. Корчака и В.А. Сухомлинского, гуманистической (К. Роджерс) и гуманной (Ш.А. Амонашвили) педагогики, основой которых также была провозглашена любовь к воспитаннику. Не сразу педагогическое сообщество приняло главную идею о том, что любовь есть обязательная составляющая любого образовательного процесса, что любовь сама по себе является основным формирующим фактором обучения и воспитания, главной и решающей силой образования.

Как многие педагоги моего поколения, я принял идеи любви и, опираясь на них, пришел к выводу, что основным законом нашей жизни является закон первичности любви, означающий примат любви, ее первичность и главенство над нашим бытием, чувствами и действиями. Любовь есть одна из первооснов жизни, причина и корень жизни. Закон первичности любви означает, что состояние любви должно предшествовать каждому действию любого человека, в том числе учителя. Состояние любви – это не столько физическое, сколько – сверхличностное состояние, идущее из внутренней сущности человека, состояние, которое достигается единственным путем – путем постоянной работы над своим внутренним миром, над совершенствованием своего “Я”, которое есть вечная и нетленная сущность человека. Для нас это означает, что мы сами, будучи вечными учениками, призваны всю жизнь работать над саморазвитием своего внутреннего “Я”, особенно над развитием способности любить. Эта способность должна предшествовать воспитательным действиям учителя и предопределять его отношение к ученикам, к коллегам, к окружающему миру, к жизни.

Любовь – это не только эмоция, это еще и принцип действия. Любовь – это состояние, без которого вообще не может быть никакой педагогики.

Я был совершенно потрясен, прочитав у Иоанна Богослова строки, которые читал и раньше, но не очень вникал в их сокровенный смысл: «Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога». И далее апостол любви, как называли святого Иоанна, открывает величайшую истину, тайну из тайн: « …и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога; потому что Бог есть любовь … и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем» (1Ин 4.7-8,16). Подумать только, между Богом и Любовью стоит знак равенства: Бог – это Любовь и Любовь – это Бог! А тот, кто любит, пребывает в Боге, — не значит ли это, что, становясь любящим, человек становится богоподобным? Ведь апостол Иоанн прямо говорит, что «если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает» (1 Ин 4.12). Тут есть, над чем поразмыслить.

Если нет любви к ученику, то никакие образовательные методики не помогут. Любовь же всесильна, она открывает новые каналы воздействия на воспитанника даже человеку непросвещенному, но любящему. Вспомните наших неграмотных матерей: любовь к нам, детям, делала их мудрыми и чуткими. И многие из нас унаследовали умение любить.

Очень важно понять, что любовь – это не сладкая конфета, которую приятно вкушать, любовь – сила, которую надо в себе вырастить и накопить. Истинная любовь не может быть эгоистичной, потому что она жертвенна и призвана быть отданной другим людям. “Любовь долго терпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит” (1Кор 13.4-7). “Любовь всесильна: нет на земле ни горя – выше кары ее, ни счастья – выше наслаждения служить ей” (В.Шекспир). Человека, который приобрел способность любить и овладел этой силой, силой любви, можно назвать ЧЕЛОВЕКОМ ЛЮБЯЩИМ. И главная, вытекающая из закона первичности любви воспитательная и обучающая задача – передать ученику состояние человека любящего и помочь ему укрепить в себе силу любви.

Основываясь на законе первичности любви, мы помогаем ученику формировать другие необходимые качества, производные от любви: доброту (многие подростки доброту считают не только ненужным, но и вредным качеством, признаком слабости, из-за которой в жизни бывают неприятности), терпимость, сострадание, милосердие, душевную широту и щедрость, коммуникабельность и другие. Мы помогаем ученику в работе над собой, и эта работа намного сложнее, чем объяснение бинома Ньютона. Потому что нужно научиться не только правильно мыслить, главное – научиться очищаться от ненужных качеств и особенно от вредных мыслей. Древняя мудрость гласит: “Работай над очищением своих мыслей. Если у тебя не будет дурных мыслей, не будет и дурных поступков” (Конфуций).

Закон первичности любви не запрещает учителю строго одергивать ученика за его проступки. По моему убеждению, и справедливое порицание, и справедливое наказание допустимы, но при одном непременном условии, что все делается – любя, и учитель любит ученика.

Для того чтобы закон первичности любви начал работать, нужно в учебном заведении для начала сформировать и ввести в действие свою систему гуманистических ценностей, которая содержала бы набор вещей, правил и принципов, имеющих ценность и для учеников, и для учителей, и была бы понятна всем. Назову некоторые из них (они были записаны в наших Педагогическом кодексе и Кодексе учащегося):

— уважать жизнь. Никто не имеет права наносить увечья другому лицу, пытать или убивать его; обращаться по-человечески со всеми людьми. Выступать за свободу, достоинство и уважение каждого человека;

— почитать своих родителей и других старших по возрасту людей, ибо это есть важнейшая обязанность каждого человека; почтительно, внимательно и любезно относиться ко всем женщинам независимо от их возраста. Преклоняться перед женщинами;

— заботиться о младших. Не обижать слабых. «Дедовщина» — зло наиболее отвратительное. Унижение чести и достоинства человека абсолютно не допустимо;

— уважать труд как высшую ценность, как творящее начало мира и основу эволюции;

— не сквернословить! Не позволять себе никаких бранных и вульгарных выражений. Сквернословие, особенно в виде матерных выражений, должно изгоняться из нашей жизни как недопустимое зло. Остерегаться бессмысленного осуждения. Стремиться к здоровому образу жизни. Избегать пьянства и употребления наркотиков;

— беречь мир и товарищество — основу благополучия нашего коллектива. Заботиться о том, чтобы наш коллектив жил товарищеским духом, чтобы все стояли друг за друга, каждый спешил на помощь другому. Искоренять всякую вражду и неуживчивость;

— что бы Вы ни делали — количество добра в мире должно увеличиваться.

И многое, очень многое, другое.

Все перечисленное есть прививки любви и добра, которые создавали нам и нашим ученикам иммунитет против зла.

***

Важнейшим фактором, определяющим характер деятельности педагогического коллектива Профессионального лицея №63 г. Братска (ПЛ-63) в конце 1990-начале 2000-х годов, стала приверженность многих педагогов лицея принципам и методам педагогики любви.

Что такое педагогика любви? В научном мире пока немногие специалисты принимают это понятие. Среди них В. И. Андреев, который определяет педагогику любви как «область педагогики, в которой исследуются закономерности влияния педагогической любви на духовное развитие, сотворчество и саморазвитие как учителей, так и учащихся в процессе обучения и воспитания».

Соглашаясь с этим определением, добавлю, что мы рассматриваем педагогическую любовь как важнейший ресурс образовательного процесса, наряду с традиционными ресурсами: материальными, кадровыми, финансовыми, информационными, технологическими, правовыми.

Педагогика любви ставит цели – обучение, воспитание и развитие Человека разумного (Homo sapiens) в духе Человека любящего (Homo amoris). Человеку любящему, каким он видится мне, могут и должны быть присущи такие качества, как: радость жизни, любым её проявлениям; стремление жить в гармонии с миром; стремление накапливать в себе и использовать энергию любви для созидательной деятельности; любовь к себе и братская любовь к другим людям; приверженность культам Любви, Добра, Знания и Красоты; преобладание духовных интересов и потребностей над материальными и физиологическими; умение подчинять собственные интересы интересам общества; способность к безвозмездному даянию; умение бесконечно прощать людей, даже если они наносят нам и друг другу достаточно глубокие раны; постоянное умственное и духовное самосовершенствование, познание самого себя, познание мира и др.

На какие ценности опирается педагогика любви? Главной ценностью признан Человек как Личность со всеми его достоинствами и недостатками. Поэтому педагогика любви провозглашает Культ Личности Человека и требует в каждом ученике и в каждом педагоге признавать Всеми Уважаемую Личность.

Другой ценностью признана Любовь, но любовь не только как эмоция или чувство, а любовь как энергия, присущая Человеку. Любовь является составной частью первичной, всеначальной энергии, созидающей Вселенную.

Любовь есть не просто необходимый компонент воспитания, Любовь – главное и обязательное средство воспитания.

Для организации деятельности по достижению целей педагогики любви нужно создать и поддерживать определенные условия. Условия эти, на мой взгляд, таковы:

— признание высокого достоинства и возвышение Личностей непосредственных участников образовательного процесса: учащихся, педагогов, сотрудников учебного учреждения, родителей; признание высокого статуса их Личности, признание каждой из этих Личностей, независимо от возраста, образования, должности, авторитета, Всеми Уважаемой Личностью;

— утверждение высокого авторитета Личности Педагога, ответственного за организацию образовательного процесса;

— абсолютный, категорический запрет посягательства на честь и достоинство Личности, независимо от того, кто эта личность – закоренелый двоечник-второкурсник или круглый отличник, никому не знакомая уборщица или всеобщий любимец-педагог;

— одухотворение целей образовательной деятельности, подчинение личных интересов каждого педагога высшим духовным целям и приобщение к этим целям каждого учащегося;

— опора на возможности ученика. Чаще всего возможности ученика больше, чем кажутся. Да, в развитии индивида преобладающее значение имеют природные задатки (закон Э. Меймана), но никто не знает истинной величины этих задатков;

— создание благоприятной обстановки для образовательной деятельности.

Как любая педагогика, основу которой составляют гуманистические ценности, педагогика любви опирается на общепринятые дидактические принципы и принципы воспитания.

Основополагающими дидактическими принципами являются следующие:

научность, системность обучения,
сознательность и активность учащихся,
доступность обучения,
проблемность,
систематичность и последовательность,
наглядность,
прочность результатов обучения,
связь теории с практикой.

Ведущими принципами воспитания признаны:

гуманизация образования,
природосообразность,
культуросообразность,
системность,
сотрудничество,
опора на положительное,
единство интересов коллектива и личности.

Однако педагогика любви расширяет и углубляет подходы к образовательным процессам и дополняет перечень принципов дидактики и воспитания. Вот принципы, которые, на мой взгляд, могут быть приняты в педагогике любви.

Принцип любви, который дан нам в виде заповеди Иисуса Христа: «как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» [Ин 13:34]. Принцип любви означает, что состояние любви (чувство любви, проявление любви) должно предшествовать любому действию любого человека. Любовь – не только эмоция, это ещё и принцип действия. Любовь – универсальный золотой ключик, который способен открыть самые сложные педагогические «черные ящики». Любовь – единственный способ реального самоутверждения человека. Только любя и признавая достоинства других, мы можем рассчитывать на то, что и наши достоинства кем-то будут признаны. Хотите, чтоб вас любили – любите сами.

Главное условие любви – любить: любить себя, любить других, любить жизнь, любить и принимать этот мир со всеми его мерзостями и несказанной красотой. Более того, педагог должен не только давать понять, он должен говорить своим ученикам, что любит их, и своими делами подтверждать сказанное. Он должен обращаться к воспитанникам, как ко Всеми Уважаемым Личностям, думать о каждом ученике, узнавать о каждом как можно больше, стремясь выявить его потребности, интересы, склонности. Главная задача педагога – самому учиться любить и пробуждать у учащихся потребность учиться умению любить.

Принцип Культа Личности – признание безусловной ценности и высокого достоинства Личности другого человека, в том числе – Личности товарища по работе, ученика и его родителя, признание их статуса Всеми Уважаемой Личности.

Принцип взаимности, или золотое правило: не делать другим того, чего не желаете себе: «И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Лк 6:31).

Принцип миролюбия: непоколебимое стремление к миру, согласию, сохранению мирных отношений; ненападение, отказ от применения агрессивных действий. Но не отказ от применения силы! В случае необходимости (защита от агрессии, борьба с антиобщественными и антигуманными проявлениями) – организация отпора негативным действиям с применением всей имеющейся у вас энергии любви.

Миролюбию нужно учиться. А необходимую для этого энергию любви надо наращивать в себе, потому что именно ее потенциал определяет степень устойчивости развития каждого индивида и его способность противостоять агрессии и злу.

Принцип необременения: не навязывать свои проблемы другим, никого не обременять собственной персоной; жить, не мешая другим.

Принцип минимизации собственных потребностей: стремление довольствоваться самым необходимым, избегать излишеств, ограничивать свои потребности разумным минимумом.

Принцип смирения: не роптать, принимать свою судьбу такой, какою она нам дается; печали и радости воспринимать как данность, никого, кроме самого себя, не винить в своих неудачах, бедах, болезнях, потому что каждый человек – сам хозяин своей судьбы.

Принцип благоговения перед жизнью (А. Швейцер): радость жизни, отношение к любой форме жизни как великому чуду природы; стремление сохранить любое живое существо, не посягать на жизнь другого существа.

Принцип даяния: всякое даяние – благо. Желательно давать больше, чем брать. Давать, по возможности, безвозмездно, не требуя ничего взамен, не ожидая ответной благодарности. Если хотите получить любовь – сами дарите её. Чем больше любви вы подарите, тем больше вы её получите (А. Джексон). Ценность человека определяется не тем, сколько богатств он приобрел для себя, а тем, сколько он сумел отдать людям.

Принцип согласования собственных интересов с интересами общества: стремление сочетать собственные интересы с интересами коллектива, в котором живешь, признавая приоритет последних. Стремление жить для других, но и себя не принижать. «В жизни есть только одно несомненное счастье – это жизнь для другого» (Л. Н. Толстой).

Принцип единства, означающий единство педагога и его учеников, единство их общих образовательных интересов и действий; педагог и ученик должны чувствовать себя партнерами и соучастниками общего дела, ответственными за это дело. Принцип единства в нашем коллективе был выражен в формуле: «Мы все одна семья».

Принцип единства требований и уважения означает предъявление максимально высоких требований к учащимся в сочетании с высоким уважением к ним. Этот принцип был сформулирован А. С. Макаренко так: как можно больше требований к человеку и как можно больше уважения к нему. Нужно твердо знать, что педагогическая любовь не должна быть нетребовательной. Мы не имеем права позволять нашим воспитанникам садиться на шеи «любящим» педагогам. Педагогика любви совсем не означает вседозволенность, которая под видом свободы допускается в некоторых учебных заведениях. В нашем коллективе было принято считать, что требовательность, строгость педагога, строгость директора, употребление ими власти, если это не нарушает норм этики, вполне уместны в учебно-воспитательном процессе и носят гуманный, а не бесчеловечный характер.

Принцип доверия: успех педагогического сотрудничества учителя и учеников может быть обеспечен только высокоразвитой культурой доверия между ними. Без доверия совместная деятельность возможна, но – только на формализованной основе: каждому надо предписывать, что, когда и как делать, кто и за что отвечает и т.д. Без доверия не может быть полного взаимопонимания, радости общего труда, эффекта синергии, творчества. Без доверия не может быть любви.

Без доверия между людьми их совместная деятельность не может быть высокопродуктивной. Жестокий руководитель при помощи насилия может добиться от своих подчиненных покорности и исполнительности, но – не высокой производительности. А для достижения группой людей хороших результатов нужна высокая слаженность, которая невозможны без доверия.

Доверие – это особый социально-психологический ресурс организации, «капитал сотрудничества». И от того, как этот ресурс будет использован, зависит успешность работы организации. Иногда для создания атмосферы доверия требуется принятие принудительных мер, которые со стороны могут показаться непомерно строгими. Так, для организации деловых отношений в бизнесе (как и в военном деле для проведения боевых операций, или как в нашем, педагогическом, деле для организации единых учебно-воспитательных акций) необходима уверенность в том, что партнер не подведет. Если партнеры ненадежны – доверия не будет. А с теми, кому не доверяешь, сотрудничать нельзя. С ними нужно немедленно разрывать деловые отношения. Такова суровая необходимость.

Доверие основывается на предположении, что все члены сообщества – люди элементарно порядочные, что все более или менее добросовестно выполняют свои обязанности и стараются работать для общего блага. Доверие не только усиливает атмосферу уверенности – оно стимулирует людей. Каждый стремится с лихвой оправдать оказанное ему доверие. Руководители также стремятся быть на высоте своего положения, понимая, что если доверие к ним пошатнется, то не только они, но и вся организация может уйти под откос.

Те, кто не может работать на основе доверия, вынуждены работать, опираясь на официальные законы и постановления, которые нуждаются в бесконечных поправках. Если, в конце концов, правовые отношения в организации не дополняются доверительными отношениями, то такая организация может стать малопродуктивной или вовсе неработоспособной.

Каждая организация, заботящаяся о повышении единонаправленности действий своих сотрудников, должна сознательно и планомерно наращивать культуру доверия. Это особенно важно для образовательных учреждений, которые немыслимы без доверия к ним людей, без доверия между учениками и педагогами, между самими педагогами, между администрацией и педагогами.

Доверие – живой клей, сплачивающий людей. Доверие является одной из самых больших ценностей коллектива, которую следует всемерно сберегать.

Принцип презумпции доверия: никто, ни один ученик не должен быть лишен доверия своего учителя, пока не будет точно установлено, что этому ученику доверять больше нельзя.

Чем больше мы будем говорить нашим подчиненным и ученикам о своем неизменном к ним доверии и уважении, особенно в критические для них периоды жизни, особенно, когда над ними сгустились тучи или навис топор, – тем больше они обретут сил для делания добра. Чем труднее человеку, тем большее целебное воздействие оказывает на него поддержка и доверие мудрого, строгого наставника.

Принцип прикосновений – необходимость прямых тактильных или визуальных поощряющих контактов с целью биоэнергетического обмена информацией. Любовь – сильнейшее в мире магическое средство взаимодействия, самая мощная исцеляющая сила. Через физические прикосновения или зрительные контакты («глаза в глаза») может передаваться огромный энергетический потенциал. Однако поскольку любое прикосновение есть не что иное, как кратковременное вхождение одного субъекта (например, педагога) в так называемую интимную зону личного пространства другого субъекта (ученика), то целью такого вхождения должно быть только установление дружественного контакта при полном отсутствии агрессивных или корыстных манипулятивных намерений. Кратковременное, как рукопожатие, дружелюбное физическое прикосновение к ученику, посыл ему дружелюбных мыслей, например, посредством доброго взгляда, а иногда и легкое мимолетное поглаживание в тех случаях, когда такие действия не воспринимаются учеником как агрессивные или унижающие его и не отвергаются им, – могут усилить восприятие энергии любви. Прикосновения улучшают энергоинформационный обмен людей. Прикосновения сплачивают людей, разрушают барьеры между ними, делают их более восприимчивыми друг к другу.

Принцип упреждения: каждый педагог, вся организационно-педагогическая система учебного учреждения должны обладать умением предвидеть, предчувствовать и своевременно прогнозировать ход развития учебно-воспитательных процессов, отслеживать возможные негативные тенденции и принимать предупредительные меры по корректированию этих процессов и предотвращению нежелательных результатов.

Принцип ответственности: все участники образовательного процесса, и педагоги, и ученики, должны быть поставлены в ответственное положение. Каждый должен знать, за что он отвечает. В провальной ситуации никто не имеет права безосновательно валить вину на другого.

Принцип востребованности, суть которого в том, что педагог должен быть востребованным, полезным, необходимым своим ученикам, и его полезность должна быть очевидна. Если педагог (преподаватель, мастер, воспитатель, директор) не стремится к роли всезнающего пророка, всевидящего контролера, навязчиво поучающего ментора, сверхзаботливого опекуна, а ставит себя рядом со своими учениками, признавая в каждом из них Всеми Уважаемую Личность, если педагог открыт (в меру, конечно и без дешевого панибратства), естествен, относится к ученикам с доверием, эмпатией, пытается взглянуть на мир глазами своих воспитанников, если педагог обладает достаточно высокой профессиональной компетентностью, – то он будет востребован учениками. Одна из формул педагога, как и врача: не навреди! Другая формула: будь нужным! Поэтому непременным условием нашей педагогической демократии должна быть возможность доступа ученика к любому педагогу и руководящему работнику, от преподавателей до директора. Я вовсе не сторонник того, чтобы ученики постоянно болтались в кабинетах начальства или сплетничали с «педагогинями», – я против такой «доступности». Я также не сторонник другой крайности – барственного антуража, которым окружают себя некоторые наши директора. Но я настаиваю на том, что ученик должен иметь возможность обратиться к любому педагогу и должностному лицу с любыми, даже глупыми и неуместными, вопросами и предложениями. И вы, именно вы, должны терпеливо выслушать его, где бы он к вам ни обратился, в коридоре на бегу или в вашем кабинете. Потому что он – ваш ученик. Он в вас нуждается.

Возможно, вы его прервете и спросите: «А вы обращались по этому вопросу к моему заместителю (преподавателю, мастеру)?» Если ученик ответит «нет», то вы, возможно, с полным сознанием своей правоты скажете ему: «Надо сначала обратиться к такому-то, а уж если он не решит ваш вопрос, тогда прошу – ко мне». Такая ваша политика может со временем полностью избавить вас от бестолковых и назойливых учеников. Однако и они тоже перестанут нуждаться в вас. И вы так и не узнаете ни тех, ради кого вы работаете, ни того, что они о вас думают.

Меня изрядно озадачил один совет великого подвижника Януша Корчака: «Позволь им в какую-нибудь исключительную минуту в редкой задушевной беседе сказать тебе по-товарищески то, что они о тебе думают:

— Вы такой странный. Иногда я вас люблю, а иногда так просто убил бы со злости».

Я подумал: вот, оказывается, как воспитанники разговаривали с человеком, который потом пошел вместе с ними в газовую камеру. Он им позволял – и они говорили то, что думали.

Почему же мне за 50 лет учительства никто ничего такого не сказал? Значит, я не позволял? А, может, я не хотел этого? Не хотел и избегал слышать о себе плохое?

Вроде бы, нет: и плохого, и хвалебного я наслушался предостаточно. Дети – мой мир, моя стихия, общение с ними – основа моего бытия. Но вот слишком близко прикасаться к себе я не позволял никому и в свой внутренний мир тоже не впускал никого.

Может быть, нужно было как-то по-другому?..

Любви надо учиться. Учиться упорно, никогда ей не изменять и не отказываться от нее. И мы учились. Искали и размышляли. И делились находками на наших педсоветах. В результате в 1999-2009 годах о педагогике любви мы написали и напечатали 6 коллективных сборников под общим названием «Живая лицейская педагогика», я выпустил 4 своих книги.

***

Опыт передовых профессиональных лицеев России уникален, а сами профлицеи были большой удачей в нашем коллективном педагогическом поиске. Однако едва ли нам удалось бы достигнуть высоких результатов, если бы этому не способствовали два важных обстоятельства: покровительственная государственная политика в области подготовки рабочих кадров (следование завету «Кадры решают всё!») и ответный энтузиазм нашего «профтеховского» сообщества.

Но неожиданно история профлицеев с интегрированными учебными программами закончилась: в июле 2008 года правительством России были утверждены новые положения, согласно которым в профлицеях больше не предусматривалась реализация интегрированных программ для получения среднего профессионального образования. После 2008 года часть лицеев была преобразована в колледжи и техникумы. Наш ПЛ-63 был преобразован в Братский промышленно-гуманитарный техникум.

Топор уже занесен. Согласно новому закону от 29,12.2012 «Об образовании в Российской Федерации» №273-ФЗ в 2013 году профессиональные лицеи и училища прекращают свое существование: они присоединяются к техникумам и колледжам. А если учесть, что согласно закону РФ ФЗ-83 уже началась так называемая «автономизация», и в ближайшие годы коммерциализация «профтеха» станет очень жесткой, то станет понятно, что и немногие колледжи и техникумы, вынужденные выживать за счет продажи своих образовательных «услуг», сумеют уцелеть.

На наших глазах уничтожается профтехобразование, несмотря на то, что это противоречит элементарному здравому смыслу. ТАК БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО!

С переходом нашей страны на рельсы якобы «демократизации» и «рыночной экономики», мы оказались беспомощными в организации нашего образования и просто ненужными. Если учесть, что за последние два десятилетия на наших глазах были ликвидированы 72 000 предприятий (в том числе, например, в Братске – такие гиганты, как комбинат Братскжелезобетон, завод Сибтепломаш и сотни средних и мелких хозяйств; а могучий Братскгэсстрой распался на мелкие фирмочки) и исчезло с карты России 20 000 сел и деревень, то о какой потребности в кадрах может идти речь?! Если учесть, что число работающих предприятий, способных платить налоги в бюджет, неуклонно сокращается, то, следовательно, и наполняемость бюджета неизбежно будет сокращаться. Много ли денег останется областному и местным бюджетам, за счет которых можно будет содержать школы и техникумы? Ответ понятен: немного. Бюджетных денег хронически не хватает и в дальнейшем не будет хватать еще больше. Что будет с нашим образованием, неизвестно.

О ценности вещей мы чаще всего догадываемся после их утраты. Так, утратив свое классически строгое бесплатное образование, мы поняли (и то не сразу и далеко не все!), что оно было одним из лучших в мире. Уничтожая сегодня систему «профтеха», в том числе профлицеи, мы, я думаю, не скоро поймем, насколько значимой была эта система для нашего народа.

Нельзя не согласиться с писателем Захаром Прилепиным, который считает, что «мы построили страну, в которой не хочется жить. Жизнь в ней нарушает какие-то главные основы бытия. Это страна – в самом широком смысле – брошенных детей. Оставленных на самих себя и стремительно деградирующих».

И все же я верю, что рано или поздно мы выйдем на светлую дорогу, и тогда и наш лицейский опыт, и опыт нашей педагогики любви будет снова востребован.

***

Когда дело, которому ты служишь, тебе интересно, то трудности не кажутся непреодолимыми, и день за днем, месяц за месяцем ты работаешь, почти не замечая прожитых лет. Так прошли 50 лет моего учительства. Мне всё и всегда было интересно, и все препятствия были преодолимыми.

Думаю, что по содержанию мой педагогический опыт мало чем отличается от опыта моих сверстников. Однако по сравнению с многими другими коллегами мне повезло больше.

Полтора десятка лет назад, будучи вице-президентом Всероссийской ассоциации профлицеев и членом президиума Российского совета директоров профессиональных лицеев и колледжей, – я получил благословление своего областного начальства на научную работу. Это обстоятельство позволило мне войти в контакт с ведущими учеными Российской академии образования, познакомиться с лучшими профессиональными лицеями страны. В результате у меня сформировалось достаточно системное осмысление всего того, что я делал.

Всё, что делалось мною и моими товарищами, мы стремились (хотя получалось далеко не всегда) подчинить закону, который был назван главным законом нашей жизни, – закону первичности любви.

Соответствующими были и те уроки, которые извлечены из полувековой педагогической деятельности. Уроки эти простые, но важные:

— жизнь должна строиться на прочном фундаменте. Таким фундаментом является ЛЮБОВЬ: любовь к себе самому, к жене, к родным, к ближним, к «братьям нашим меньшим» — животным, к природе и, конечно, – любовь к детям;

— если не научился любить – отойди в сторону. Молчи! Замри! Не мешай! Учись!

— но если Бог дал тебе способность любить – всё тебе по плечу. Любящее сердце найдет выход из любого затруднения;

— стремление любить должно предшествовать любым действиям матери, отца, учителя и предопределять их отношение к ребенку. Можно сколько угодно обучаться премудростям педагогики, однако, не испытывая любви к детям, нельзя заниматься образованием. Человеку же любящему (Homo amoris) подвластно всё, потому что любовь к людям, к делу обостряет его чувствительность, открывает его внутреннее зрение и скрытые способности;

— всё в мире рождается благодаря любви, и ничего не может родиться без неё. Поэтому человек, который хочет дать начало какому-то делу, т.е. стать творцом (демиургом), отцом, воспитателем, учителем, должен приступать к акту творения или воспитания только с любовью и светлыми мыслями. Ничего нельзя делать, не любя или не во имя любви, потому что от светлой любви рождается новая любовь и гармония, а от чёрной ненависти рождается только ненависть и хаос.

Но было бы неправомерно утверждать, что я и мои товарищи добились каких-то выдающихся результатов в реализации педагогики любви. Это совсем не так. Были и удачи и неудачи, неудач – пожалуй, больше. И на практике многое происходило совсем не так, как предписывала теория. Но, главное, мы избрали путь Любви и встали на этот путь при всех своих недостатках, умениях и неумениях.

Адепту Любви надлежит быть бдительным к проискам Лжи и избегать излишней открытости. Следует помнить наставления мудрого иезуита Бальтасара Грасиана-и-Моралеса: «Знай нрав тех, с кем имеешь дело», «Не спеши верить, не торопись любить».

А что делать, если ты, проповедник Любви, оказался среди людей, которые выросли нелюбимыми, живут в атмосфере ненависти и насилия и отвергают твои призывы к человеколюбию и миролюбию? Что ты можешь противопоставить окружающей тебя безбрежной стихии Нелюбви?

Ответ возможен только один. Непрекращающиеся на протяжении тысячелетий попытки человека сокрушить зло и насилие при помощи подавляющих сил агрессии так и не привели людей к миролюбию. Поэтому у адепта Любви нет права на ненависть и агрессию, у него есть только одно право и одна возможность – противопоставлять силам Ненависти силу своей Любви. А там будь что будет.

Мир Ненависти – он же мир Зависти, Недоброжелательства, Подлости, Предательства, Агрессии – очень силен. Многие, кто сталкивался с этим миром, не раз бывали биты, терпели поражения, иные и вовсе погибали в неравных боях. Поэтому, чтобы выжить в борьбе с этим миром и набраться сил, надо иметь возможность залечивать полученные раны, восстанавливать и укреплять свои силы.

Когда невыносимо трудно, так трудно, что невозможно ходить, есть, пить, дышать, обессилев от многочисленных потерь, невозможно сопротивляться, жить, работать, нет сил любить даже тех, кто тебя любит, нет сил ненавидеть, и, кажется, еще немного и сердце разорвется от жгучего напряжения, – ты все же должен знать, что есть спасение от всех этих бед. Есть! Ты должен помнить, что есть на земле место, где можно снова вернуться к жизни.

Это место, где тебя всегда ждут. Это твой Дом – твоя Крепость. И главная твоя защита в этой Крепости – не бастионы, не стены, а твои Родные, твоя Мать, твой Отец, твоя Жена, твои Дети и твои Близкие.

Источник: Пернай, Николай. Вернись в дом свой. Записки руководителя старой закалки. – Братск, 2013. – 100 с. Книга печатается в авторской редакции. Корректор С. Д. Шарыпова

Rating: 0 (from 0 votes)

Рейтинг:

Rating: 5.0/5 (26 votes cast)

| Дата: 2 апреля 2015 г. | Просмотров: 2 701

Лидеры рейтинга