АНАТОЛИЙ ЛИСИЦА: «ХОЧУ НЕ ВПАСТЬ - ВЕРНУТЬСЯ В ДЕТСТВО» - ИМЕНА БРАТСКА
АНАТОЛИЙ ЛИСИЦА: «ХОЧУ НЕ ВПАСТЬ — ВЕРНУТЬСЯ В ДЕТСТВО»
6 июня 2013 года. У памятника А.С.Пушкину (г.Братск). Фото: С.Кирилов
С начала года братчанин, поэт и прозаик Анатолий Лисица провел около 40 встреч с читателями. В школах и детских садах города он всегда желанный гость. Эти встречи, рассказывает Анатолий Владимирович, для него то же творчество. Бывало и такое, что благодаря таким беседам с ребятами рождались новые стихи.
В 2013-м сбылась давняя мечта Анатолия Лисицы – при финансовой поддержке предпринимателей города впервые изданы его детские стихи в книжке-раскраске. В этом году в апреле Анатолию Лисице исполнилось 78 лет.
Родился на Украине, на хуторе Михайловка в Днепропетровской области. В 1954-м поступил в Томский госуниверситет. Работал учителем и металлургом. Один из первых организаторов спорта в Братске. Автор ряда книг поэзии «Река любви», «Осень», «Ты поздней осени букет», и сборников стихов для детей «Сказ про БрАЗ», «Лукошко», «Зимняя радуга», «Во дворе». Выпустил книгу художественно-документальной прозы «Опаленные войной», главную мысль которой поэт сформулировал сам:
- Хочу не впасть — Вернуться в детство,
- Где было очень тяжело,
- Но каждый день
- Вершилось действо
- И чудо рядышком жило.
«ПРОЗУ ПИСАТЬ Я ДАЖЕ ПОБАИВАЛСЯ»
— Анатолий Владимирович, поэзия – это увлечение всей вашей жизни?
— Писать стихи я начал довольно поздно. Хотя, конечно, всегда баловался сочинительством, еще в годы учебы в Томском университете, помнится, песню написал на подражание Есенину, ее мы пели в 1950-х в студенческом отряде, когда на целинные земли наш историко-филологический факультет ездил. Ребята с нами учились интересные, они и вдохновили на стихи. В те времена конкурсы на поступление в вузы были огромные, потому что сталинское крепостное право отменили, крестьян раскрепостили, разрешили поступать всем, кому прежде не дозволялось. Но до книг и определенной известности я прошел путь уже в наше время. Известный российский критик и литературовед Лев Аннинский сказал, что мой «Сказ про БрАЗ» — эта лучшая книга для детей о производстве. А поэт Евгений Евтушенко взял мое четверостишие в антологию русской поэзии за тысячелетие. Вот оно:
- Мы все приходим в этот мир,
- На время, словно в гости.
- И крыша мира не Памир,
- А холмик на погосте.
— Расскажите, как родилась книга «Опаленные войной», что послужило тому началом и почему вы стали писать прозу?
— Был такой известный иркутский поэт Геннадий Гайда. Он собирал материалы о всех известных людях — фронтовиках Иркутской области. Вел поиск, устанавливал памятники. Однажды он приехал в Братск, мы с ним беседовали, он узнал, что я в годы войны находился в оккупации. Напиши, говорит, воспоминания. Но я очень долго не мог взяться за прозу, даже боялся.
Когда все-таки начал, то набралось материала на целую книгу. Воспоминания нахлынули одно за другим. Вспомнилось детство, и годы оккупации, тогда мне было шесть лет. Вспомнились первые бомбежки, как прятались в бомбоубежище, потом пытались уйти подальше от фронта. Перед войной мы жили на станции Кавказская, город Кропоткин на Кубани. Отец работал в совхозе, мама была зоотехником. В первые дни войны отец ушел на фронт. Остались мы втроем, сестренка 1938 года рождения, другой сестренке еще года не было. Пытались эвакуироваться, но ситуация была примерно такая же, какая описана в «Молодой гвардии» Александра Фадеева, то есть выбора не было, остались под врагом.
Почти целый год, с лета 1942-го до весны 1943-го мы жили в оккупированной немцами Кубани, на одном из многочисленных хуторов. В первые месяцы войны у всех было такое настроение, что мы вот-вот победим, мол, немецкий народ, рабочий класс Германии не станет воевать против социалистического государства. Отец писал с фронта письма. После краткосрочных курсов в Саратове он стал артиллеристом, а погиб в августе 1944-го в Румынии, будучи уже командиром воздушно-десантного батальона. Интересная история произошла с похоронкой. Мама ее потеряла во время многочисленных переездов. И только уже в наши дни мои родственники, живущие в США, разыскали по Интернету документ, свидетельствующий, откуда отец призывался, где он воевал и где похоронен.
«ЛЯГУШЕК МЫ ПОЧЕМУ-ТО НЕ ЕЛИ»
— Документы есть документы, но человеческая память действует избирательно, что вам более всего запомнилось из той поры?
— Помнится прежде всего голод. Это страшный бич был. Голод и холод одновременно и то, и другое. Больше того, даже до 1960-го, пока в Братск не приехал, все время испытывал чувство голода. В начале войны нас на Кубани выручала кукуруза. Поля убрать тогда не успели, кукуруза под снегом осталась. И еще ели жмых — это то, что остается после отжима масла из семечек подсолнуха — шелуха, которую мы и ели, прессованные такие большие, кругами, куски. Были еще и остатки переработки сои. Жмых мы брали на заброшенных заводах. Картошки на Кубани не было. Это в Сибири она, да еще тайга, спасала.
Моя жена — как раз с севера Иркутской области, с Ербогачена, — рассказывает, что голода в их деревне не знали, потому что тайга кормила. Как раз первая повесть в моей книге «Опаленные войной» рассказывает о ее детстве в Ербогачене во время войны. Кода я ее написал, мой товарищ, он был директором школы №25 в Анзеби, Матвей Инешин, сам он тоже с Ербогачена, прочитал мою повесть. Как будто в Ербоачене побывал, говорит. А я там ни разу даже не был. То есть я, конечно, представляю себе, что такое сибирские деревни и маленькие рабочие поселки, еще будучи комсомольским работником поездил по северу Томской области.
Анатолий Лисица представляет свою новую книгу
— Книга о военном детстве начиналась писаться именно с этой повести?
— Да. Но сначала были воспоминания моей жены, написанные ею для внучек. Там она рассказала, как ей запомнилась война, а было ей в ту пору четыре года. И уже по этим воспоминаниям я написал повесть. Эта работа помогла мне взяться за книгу прозы, собственные воспоминания, которые легли в основу других рассказов и повестей. В мемуарах жены описаны дети — беженцы из Ленинграда. Читая, какие страдания они перенесли, я свое детство вспомнил. Вши, голод и холод, постоянная ангина, а затем ревматизм, даже почти забытой сегодня малярией я переболел.
У меня есть в одном стихотворении выражение «глазами в голодной тоске». Эта голодная тоска в глазах — непередаваема. Дети ходили все рахитичные, животы вздуты. У меня шрам на руке остался с тех лет — это я когда в котелок за кипящей кукурузной кашей полез, так есть хотелось. Я попытался передать эти ощущения в книге. Ходили мы менять, что было, на продукты. С нами жила мамина сестра с сыном Колей, они бежали от фашистов, но все равно попали в оккупацию. Было ей лет 25 и была она большая модница, и все свои модные вещи относили менять на продукты. Еды все равно не хватало. Мы знали, какую траву можно есть, разоряли воробьиные разоряли.
Поражает, что тогда лягушек вокруг было множество по болотам и прудам, но лягушек мы почему-то не ели, даже мыслей таких не было. Сейчас-то мы знаем, что это деликатес. Помню, мать как-то зажарила в русской печи ежика, но есть его я не стал. Было это в 1947 году, когда война уже закончилась, но все равно жили мы впроголодь. После оккупации мы часто переезжали с места на место, нигде больше года не жили. Своего дома не было, а семью с тремя детьми на квартиру пускали неохотно. Скитались, пока мать не купила под Майкопом в 1954-м развалюху саманную – это такой строительный материал был самый дешевый — из глины с соломой и песком делались кирпичи, из них и дом строили.
— Доводилось ли вам общаться с оккупантами?
— Больше мы общались с полицаями. Но помню, как однажды к нам пришел немецкий офицер, видимо, начальник какой-то. Хотел устроиться на квартиру. Разговорились. Мать моя неплохо знала немецкий, научилась, когда работала до войны на Украине в немецком поселении, существовавшем еще с екатерининских времен. И я лет до трех-четырех понимал немецкий, поскольку с местными детьми общался. Словом, языковых затруднений не было. Офицер даже стал показывать фотографии — своей жены, своей собаки, показывал детей, свой дом. Конфетами давай угощать всех. Вот такое общение состоялось. Немец посмотрел, послушал, да и дальше пошел, видимо, не захотел селиться в доме с маленькими детьми.
Этот эпизод вошел в книгу. А в основном приходилось сталкиваться с полицаями (из числа дезертиров были) и старостой из местных.
«КНИГИ И КИНО -ЭТО СЛИШКОМ ПРОСТО».
— А есть эпизоды, которым так и не нашлось места в книге?
— Иногда, по разным причинам, но не из желания что-то смягчить или упростить, я упустил отдельные случаи. Почему-то не нашлось места для такой истории. Как-то ребята увидели, что немцы лапшу варят, подождали, когда солдаты отошли, незаметно к ним в костер накидали запалы от гранат-лимонок. Досталось пацанам. По 25 шомполов врезали по мягкому месту — заднице. Этот эпизод в книгу не вошел, поскольку я не уверен, было ли это именно так и тогда или просто случай вообще из тех времен. Но он имел место.
Помню еще такой эпизод, который также не вошел в книгу. Деревенские полицаи сидят и обсуждают, у кого лучше винтовочные патроны. Советские гильзы были из темной меди, а немецкие – блестящие такие, с выемкой. И вот полицаи пробуют, какая пуля, наша или немецкая, лучше пробивает, в кирпич стреляли. Мы, голопузые и раздетые пацанята, рядом бегали. И подумайте, ради шутки один из них мог нас свободно застрелить и, главное, ничего бы ему за это не было.
— Вы завидуете людям значительно моложе, которые о том времени знают только из кинофильмов и из книг?
— Чтобы это реально прочувствовать по книгам, нужно быть очень впечатлительным человеком. Мы сами не могли представить, насколько сложно все окружавшее нас. Нам рисовали врагов как жутких двуногих зверей — с волчьими головами. Но я видел, что они обыкновенные люди, да еще когда тебя конфеткой угощают, это не вязалось со страшными образами извергов. С другой стороны, я знал, как казнили коммунистов, партизан и евреев. И запасы продуктов немцы забирали, все кладовки вычистили. Староста и полицаи решали, сколько семье оставить, что оставить и оставлять ли вообще. Нас, например, как семью с тремя детьми, пожалели, оставили половину непровеянного зерна.
Словом, все было гораздо сложнее, чем принято изображать в книгах и кино. Жизнь — это такая сложная штука, что сам не знаешь, как к этому отнестись. Самое сильное впечатление на меня произвело, когда мы ждали своих, и когда они пришли, и долгожданные наши освободители, танкисты, вдруг начали грязно ругаться, ссориться между собой и еще наставили пистолеты друг против друга, — вся эта картина оставила неизгладимые впечатления.
Или вот помнится, полицая одного где-то в деревне женщины закололи вилами. И еще эпизод: когда немцы отступали, наши самолеты расстреливали отступавшие колонны. Под пулями погибали совсем молодые солдаты. Я видел женщину, которая плакала над этими немецкими парнями, расстрелянными нашими летчиками. Мать есть мать, хоть перед нами были безусловные враги.
«ДУРАКОВ-ТО МНОГО БЫЛО. ДРУГОГО РОДА, КОНЕЧНО».
— А что запомнилось из послевоенной жизни?
— Тогда ведь все было разрушено. Люди жили в землянках. Потом — бараки, которые кишели клопами и мокрицами. Было жуткое дело — вывести вшей. Мать чего только не делала, чтобы от них избавиться. Белье проваливала, утюгом пропаривала, нас керосином обливала. Лекарств не было. Единственное лекарство было — красный аспирин, который сейчас запрещен. Мать меня всегда лечила керосином. Я часто простывал, ангиной болел. Ложка керосина — вот и все лекарство. В 1947-м появился аспирин. Но кто его видел? Он стоил страшные деньги и достать его было невозможно. Мой брат умер от туберкулеза костей, не могли достать пенициллин.
Я великолепно помню, как в 1947 году отменили карточную систему. В тот день мама принесла конфет. «Дунькина радость» назывались они тогда, да и сейчас. Карамель-подушечки. Положила мама на стол газетный кулек с конфетами. Они мятые, слипшиеся, грязные. Она их помыла, нам раздала эту вкуснятину. И хлеба принесла. Его до этого брали по карточкам, занимали с ночи очередь в лавку. Боялись, не дай бог потеряешь карточку. Хлеб был полусырой, называли — хлеб с закальцем. Такой у него был закалец на три пальца. Трудно сейчас объяснить, но этот непропеченный хлеб с коркой как подошва. Жили мы тогда в Прохладном, это Кабардино-Балкария. Одновременно в 1947-м была проведена денежная реформа. До моего 18-летия мы получали пособие за погибшего на фронте отца. 320 рублей на ребенка. Это вас здорово выручало, поскольку получали 960 рублей. Так жили немного богаче тех, кто не имел дополнительного дохода. Мама работала все время зоотехником. Потом по получении аттестата большую сумму мне разово выдали. Когда закончил университет, работал в обкоме комсомола, и зарплата моя составляла как раз 960 рублей.
Сильно мне запомнилось, что вокруг было очень много инвалидов-попрошаек. Одного до сих пор как перед собой вижу. Мужичок в полинявшей гимнастерке, на груди медальки какие-то, ордена. Сам на коляске, шарикоподшипники вместо колес. Ног у него не было и обеих кистей тоже. Культи рук у него так развились, что стали подвижным,и как губы у коровы. И вид у них был такой же. Он ими прикуривал, цигарку сворачивал, при этом сыпал пословицами и поговорками, всякими частушками. Еще на губной гармошке играл. Ему столько денег давали, что он все время был пьяный. Постоит, наберет полную фуражку денег, выпьет. Много вокруг было инвалидов, Среди них были и настоящие, и поддельные, но в один день ни одного не стало, исчезли. Куда они делись, неизвестно. На эту тему я даже стихотворение написал. Говорят, всех инвалидов перевезла на некий остров и там поселили колонией. Не знаю.
Еще помнится, что в каждой деревне был дурак — один самый настоящий дурак, он был достоянием деревни. Все эти дураки, по одному на деревню, одевались почему-то одинаково. Были в офицерских фуражках, Непременно в солдатской или милицейской форме, на груди обязательно медалька висит. . Куда бы мы не переезжали, везде был свой дурак. Взрослые парни над ними издевались. Пацаны их пугали. Эти олигофрены были у всех деревенских на виду, есть они и сейчас, но в городе они не так заметны. Кстати, описан в книге такой случай. Стрелял один такой дурак из рогатки по воробьям, да и попал в портрет Сталина, за что его забрали, увезли на допрос, даже руку сломали. Медаль отобрали. Дураков-то много было. Другого рода, конечно. То были осознанные дураки. Которым что ни скажи, то и сделают.
— Какие были детские игры и увлечения в те времена?
«Опалённые войной»
— Детские забавы были всегда, хотя жили голодно. Я босиком до восьмого класса ходил. Все лето на речке. В одних трусах бегал, все большие пальцы на ногах посбитые, заживать не успевали. Камни, колючки — все было наше. Худеющие все. Хотя я видел, как от голода и пухнут. Так мой друг умер. А игры были. Те же городки, лапта была, в чижик-пыжик играли, в ножичек. И особенно сильно увлекались в сороковые и пятидесятые годы, все, а было много и шпаны, безотцовщины всякой, игрой в денежки — на мелочь играли.
У Валентина Распутина в рассказе » Уроки французского» очень верно описана игра в пристенок, которая и у нас была популярной. Еще играли в чику и в орлянку,Мелочь когда ставили на кон. Мне особенно нравилось играть в пристенок. У меня получалось, часто побеждал. Мы все виртуозы были в этом деле.
Футбол впервые я увидел в Прохладном. Была в городе футбольная команда, «Спартак» назвалась. А во дворе мы с пацанами гоняли тряпичный мяч. Однажды мама купила мне ботинки, принесла домой, мы посмотрели, а у них подошва — обыкновенный картон, только закрашен под кожу. Мама отправила меня их продавать на толкучку. Продал, да еще заработал на этом деле. Купил мяч резиновый. Мы им поиграли дня два-три, пока он пополам не лопнул от удара об угол забора. От обиды я едва не заплакал.
«Я КАК ХОЧУ ПИСАТЬ — НЕ МОГУ. А КАК МОГУ — НЕ ХОЧУ».
— Было такое, что хочется описать, но описанию это не поддается?
— При написании книги я сталкивался с такими моментами и отказывался, потому что не в силах высказать эту мысль. Да и в стихах такое бывает. Отказывается душа. «Я как хочу писать — не могу. А как могу — не хочу» — так Белла Ахмадулина написала в последние годы жизни. Это ощущение очень часто приходит. Особенно в последнее время. Я сейчас вообще почти ничего не пишу. Ни прозу, ни стихи. В стихах только четверостишия пишу. С ними участвую в этическом интернет- конкурсе «Десятка». Катрены, это такая особая форма стиха, называются. Я в течение года удерживаюсь в десятке лучших. Благодаря четверостишию, которое было отмечено Евтушенко. Оно на шестом месте оказалось среди многих катрен.
Вот прошел конкурс, посвященный Дню защиты детей. Стихотворение мое заняло четвертое место среди сорока четырех участников. Считаю, это неплохо. Вот какое стихотворение я представил:
- Бегу, бегу,
- А тень за мной,
- Я не могу, кричу ей: «Стой!».
- Остановилась я.
- И тень.
- Одной ей, видно, бегать лень.
- Устала я, иду домой,
- А тень моя бредет за мной.
— Расскажите, как получилось, что вы написали «Сказ про БрАЗ». Откуда взялась идея?
— Во-первых, я 10 лет проработал в электролизе, с 1975 по 1985 годы. Я эту работу знаю и помню, как то поколение металлургов относилось к работе. Про сегодняшнее поколение не скажу, потому что не знаю его. А тогда мужики, когда за столом собирались, вместо того чтобы о рыбалке и прочем говорить, спорили и обсуждали все, что касалось металла. Это были не очень образованные люди, со средним образованием среди них было не так много, в основном приходили в электролиз после восьми классов. Но зато дело свое знали отлично и соответственно относились к нему.
У меня был целый цикл стихов, посвященных заводу и людям БрАЗа. Но это были «взрослые» стихи. Детских было тоже много, только не о производстве, конечно. С ними я часто приходил, да и сейчас провожу встречи, в детсады. Однажды меня пригласили в 110-й детсад в Энергетике. Там я прочитал детям стихи, ребятишки сделали книжку по этим стихам, оформили ее, нарисовали иллюстрации. Подарили мне эту книжку. Ребятишки, а на следующий год они готовились пойти в школу, полюбопытствовали и попросили меня рассказать, что такое БрАЗ, что там делают. Я начал рассказывать о заводе.
После этого разговора и родилась идея написать детские стихи о БрАЗе. Руководство завода помогло, «сказ» издали тиражом 2000 экземпляров.
Вообще с детьми я встречаюсь очень часто. Только с начала года прошло около сорока выступлений – в школах, детсадах, в библиотеках, ветеранских центрах бываю. Начинаются эти встречи, как правило, с праздника дня рождения Братска, то есть с декабря, а затем «по линии комсомола» нашей ветеранской организации дальше хожу на встречи с читателями. Руководит комсомольским движением наших ветеранов Игорь Федченко. Он как бы обязывает нас выступать на мероприятиях. Месячник патриотического воспитания, встречи ко Дню Победы и так далее – поводом служат различные даты. Главными моими слушателями остаются дети – школьники в основном.
«Колосок»
Еще участвую в жюри разных литературных конкурсов, в этом году отбирал лучшие работы на «Жемчужине Братска». Руководитель самодеятельного песенного коллектива «Лейся, песня» Борис Соловьев написал порядка десятка песен на мои стихи, они звучат на встречах ветеранов. Пишут и исполняют песни на мои слова еще некоторые авторы. Часто ребятишки с моими стихами вместе со мной выступают. Словом, стараюсь не отставать от жизни города. И денег за это не прошу, наше поколение не так воспитано, чтобы плату брать за такую работу. Мы живем в такое время, когда редко кто может выделить деньги на литературное творчество. Чтобы издать книгу, нужны спонсоры, но такие находятся очень редко.
«БРАТСКУ НУЖЕН ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЛЬМАНАХ»
— Как вы думаете, читающих людей становится все меньше?
— На интернет-портале «Стихи.ру» поэтов чуть ли не миллион, они открыли свои страницы, где публикуют собственные стихотворения. Сочинителей много, а читателей – мало. Думаю, что в этом нет ничего страшного. В свое время в шестидесятые годы выступления поэтов собирали полные залы, целые стадионы. Сейчас такого быть не может. Потому что тогда поэты несли что-то новое, чего людям хотелось узнать, и они получали это новое знание. Сейчас все знания доступны, не нужны разгромные изобличающие стихи. Открой страницу интернета, и все что захочешь там найдешь.
— Существует ли в Братске литературное братство и есть ли в нем достойные таланты?
— У нас в Братске живет один из лучших на данный момент поэтов в Иркутской области – Максим Орлов. Недавно у него была издана книга стихов. По сравнению с моим поколением он молод. Мало кто сейчас помнит, что был такой поэт в Братске – Валентин Уруков, это уже моего поколения автор. Он трагически погиб в молодые годы. Еще могу назвать Юрия Розовского. Среди прозаиков – Сергей Анисимов. У Владимира Монахова есть интересная проза, и стихи оригинальные.
Сильных пишущих авторов в Братске много. Но как и вся творческая интеллигенция, все они существуют разрозненно. Нет единства, которого никогда не будет в этой области. Как Пушкин сказал, «живи один». Литературные сообщества, созданные в городе, конечно, научить ничему не могут, но они стараются пробить где-то средства на издание книг. Молодежь, которая представила свои работы на последней «Жемчужине Братска», где я был в жюри конкурса, очень слабая по сравнению с предыдущими годами. Но все равно есть и таланты.
Объединить литературные силы Братска можно на основе журнала. Нужен городу собственный литературный журнал. В Северо-Муйске, это поселок на БАМе, выпускают журнал. Выпускает журнал какой-то маленький районный центр в Красноярском крае. А Братск не в состоянии. Если бы такой альманах существовал, он бы объединил творческие силы Братска, даже если бы он всего два раза в год выходил бы. И молодежь было бы видно. Но надо такого инициативного человека поискать. Есть Медведев, чьими усилиями создано «Литературное Братство», но до альманаха местного, братского, дело так и не дошло.
18.07.2013
Автор: Артем ГВОЗДЕВ,
городская социальная сеть «НАШ БРАТСК»
Рейтинг:
| Дата: 6 августа 2013 г. | Просмотров: 2 295
