«НЕ ТРОГАЙ МОЮ МАМУ!» (Бессарабия, март 1944 года – время оккупации). Рассказ Н.В.Перная - ИМЕНА БРАТСКА
«НЕ ТРОГАЙ МОЮ МАМУ!» (Бессарабия, март 1944 года – время оккупации). Рассказ Н.В.Перная
Немецко-румынская марка времен II-й мировой войны
Был солнечный воскресный день. Мама облачила меня в чистую рубашку, костюмчик, сшитый тетей Сеней из довоенных обносков, повязала отцовский самовяз, сама достала из скрыни и надела своё единственное платье для выхода, покрыла голову цветастым платочком, – и мы отправились в церковь.
Путь был неблизкий. Мы прошли мост через нашу речку Реуцел, миновали большой и вонючий пивзавод и оказались на улице, которая вела в центр города. Собственно, понятие «центр» было условным. Центра как такового не было – он был полностью разбомблен еще в начале войны, кругом – сплошные развалины. А всё, что было рядом – одноэтажные еврейские домишки, лавчонки, старая кирпичная школа и большая красивая церковь, – уцелело. Вот в эту церковь мы и шли.
Шли мы, шли и вышли к дому, у входа в который лежали два каменных льва. Это была какая-то контора. Над входом висела табличка с надписью на румынском языке, но что там было написано, не знаю, — читать я по причине малолетства еще не умел. Мама тоже не умела – была неграмотной. Наверное, в доме располагалась жандармерия, потому что у входа стояли часовые – двое рослых румын: один постарше, совсем пожилой, другой – молодой. У каждого на плече висела винтовка со штыком, одеты они были в белые в обтяжку штаны и мундиры с какими-то висюльками и шнурами. Такая форма была у жандармов – это я знал точно.
Они о чем-то говорили друг с другом и, казалось, были поглощены своим разговором. Но, когда мы поравнялись с ними, молодой, вдруг шагнул к моей матери и схватил ее за руку.
— Буна зиуа! (Здравствуй!) – громко и как-то слишком демонстративно поздоровался он.
Это было так неожиданно, что мы молча остановились, не зная, как себя вести.
Молодой жандарм был сама любезность и выглядел совсем не страшно: лицо улыбающееся, даже веселое. Не зверское и не жестокое.
— Какая приятная встреча! – изображая радость, сладким голосом произнес он по-румынски.
Он говорил с мамой так, что можно было подумать, будто она шла на встречу именно с ним.
Я был сбит с толку, не понимая, что происходит, и тут же спросил её:
— Мамо, ты шо, знайома з цим ремуном?
Она не ответила, но я понял, что – нет, она не была знакома с этим румыном.
Было непонятно, что нужно чужому дядьке. Но я начинал догадываться, что вряд ли у него хорошие намерения.
Мама испуганно молчала. А румын, не отпуская ее руки, напористо продолжал:
— Как тебя зовут, красавица? – Он вел себя как опытный обольститель и как хозяин, которому всё дозволено.
В ответ мама левой рукой крепко прижала меня к себе и продолжала молчать.
— Не бойся, девочка.
Мама, которая ростом едва доставала жандарму до его висюлек на груди, и вправду, была как девочка.
— Иди ко мне, милая, – ласково произнес молодой румын. Его наглость переходила всякие границы, и было понятно, что он хочет добиться еще чего-то.
По всему было видно, что все эти приставания и заигрывания добром не кончатся.
Наконец, первый испуг прошел.
— Я нэ хочу, – тихо сказала моя маленькая мама и начала вырываться.
Но не тут-то было: жандарм крепко держал ее за руку.
– Еу ну вреу, – выкрикнула она те же слова по-румынски, и из глаз её побежали слезы.
А румын, оскалив белые зубы, говорил еще что-то, нагибаясь к ней, всё крепче сжимая ее руку и ближе притягивая к себе.
Вероятно, со стороны все эти заигрывания производили не очень хорошее впечатление, потому что даже пожилой жандарм не выдержал:
— Ласэ, мэй. (Оставь ее.) – посоветовал он своему приятелю.
В нехорошую историю мы влипли. Надо было что-то делать, надо было как-то спасаться. Но как? Надо сопротивляться! Нельзя, чтобы кто-то обижал мою маму.
И я изо всех стал тащить её с тротуара на мостовую. Мама тоже несколько раз дернулась, но сил было маловато. У нас ничего не получалось. Убедившись в неэффективности силовых действий, я пустился в рёв:
— Ласэ мама мейа! (Оставь мою маму!) Ласэ мама мейа! – кричал я.
Не помогло. Громкие вопли всего-навсего заставили молодого румына обратить на меня внимание, и он с удивлением воскликнул:
— Ай, да мальчик! Вот так мамин защитник!
Я продолжал кричать и тащить маму, но ничего не действовало. Видать, рёвом их не проймешь.
Я представил, как двое здоровенных мужиков волокут маму по ступенькам мимо этих львов, скалящих каменные клыки, внутрь помещения с черной дверью. Что там будет происходить, что они с ней будут делать, и как она будет кричать от невозможности вырваться, и никто не придет на помощь, а она будет кричать и кричать от бессилия … Слезы фонтаном брызнули из глаз, и я в отчаянии закричал:
— Помогите! Помогите! Помогите!
Снова и снова, плача на всю улицу, я выкрикивал:
– Не трогай мою маму!
Всё было напрасно. Молодой жандарм крепко держал руку мамы, а она чуть не падала, изнемогая от бессилия. Не надеясь уже ни на что, я продолжал кричать и плакать, и горючие слезы лились по моим щекам. Слёзы душили и вызывали боль, которая разрывала что-то в груди.
Никогда в моей маленькой жизни я не плакал так безутешно, никогда не испытывал столько мучений от бессилия и невозможности что-то изменить, от произвола и подлости чужих людей, которые – я начинал это понимать – были настоящими врагами.
Это был не просто крик боли и страдания, это было такое отчаяние живого существа, которое не могло оставаться безответным …
И вдруг заплакала мама. Она тихо завыла в голос, лицо её перекосилось и стало таким несчастным, что я испугался. Я никогда не видел её такой. Она крепко прижала меня к себе и, плача, приговаривала:
— Не бойся, маленький!.. Не бойся …
Громкие стенания, призывы о помощи и потоки слез маленького мальчика и его несчастной матери, должно быть, произвели на румын впечатление. Не знаю, что больше подействовало, но что-то стало меняться. Лица жандармов становились всё более отрешенными и каменно непроницаемыми.
Молодой румын с видимым сожалением посмотрел на мать, на меня. Он был явно разочарован таким поворотом дела. Нехотя отпустил руку приглянувшейся ему женщины, которая так и не назвала своего имени.
Он, наконец, отступился от нас. Получив свободу, мы с мамой быстро не перешли, а перескочили на другую сторону улицы. И побежали. Мы бежали, хотя за нами никто не гнался. Мы еще долго продолжали бежать. И всё оглядывались и боялись остановиться.
— Ну, успокойся, — то и дело повторяла мама, потому что я долго не мог остановить поток слез.
Так и добежали до самой церкви.
В следующее воскресенье, проходя мимо дома с двумя львами (другой дороги просто не было) и увидев издали жандармов в белых штанах, мы заранее перешли на другую сторону улицы.
До конца оккупации мама больше ни разу не надела ни свое единственное платье, ни цветастый платочек.
Источник: Пернай, Николай. Свежий ветер. Рассказы. – М., издательство «Спутник+», 2016. – 316 с.
