СОХОРОВО КЛАВДИИ ОГОРОДНИКОВОЙ (автор: Анатолий КАЗАКОВ) - ИМЕНА БРАТСКА
СОХОРОВО КЛАВДИИ ОГОРОДНИКОВОЙ (автор: Анатолий КАЗАКОВ)
На снимке: Клавдия Алексеевна Огородникова
Старожилы вспоминают, и память их будет жить с ними, покуда сами они живы. Кто они, эти старожилы? Это наши с вами земляки, жители Братских деревень. Сколько бы мне ни приходилось разговаривать с ними, все, кто жил поблизости от речки Вихорева, в один голос твердят, какая чистая и рыбная была эта сибирская кладовая, до боли родная Вихоревка.
Шли годы, вырос город Братск, и промышленными предприятиями речка была загажена. Что ж, это участь всех городов России, ибо человеческая деятельность зачастую безжалостна к природе. Почему сделал такое предисловие, не знаю, но когда вышла моя книга «Аналой», в нашем храме Преображения Господня стали её читать. А повествуется в ней о старшем нашем поколении. После одной из служб подошла прихожанка нашего храма Галина Григорьевна и сказала, что прочитала мою книгу, и робко проговорила, что маме её много лет, и она хочет мне поведать о своей жизни. Стало быть, приспело время вспомнить и ещё об одной деревеньке нашей Братской вотчины…
Родилась Клавдия Алексеевна Огородникова в 1922 году в деревне Сохорово, расположенной вдоль речки Вихоревки, в восьми километрах от Кобляково. Родители Клавдии Алексеевны, Огородников Алексей Фёдорович и Евдокия Георгиевна, были родом из деревни Антоново, а войдя во взрослую жизнь, перебрались в Сохорово. Отец, по словам дочери, и бранного слова за всю свою жизнь не сказал, а когда Клавдия появилась на Божий свет, у них уже стоял крепкий дом, в котором и вырастили их, шестерых братьев и сестёр.
В их маленькой деревушечке было всего–то шестнадцать домов, текла на ту пору чистейшая богатая рыбой Вихоревка, а земля, с избытком политая крестьянским потом, одаривала и тоже с избытком жителей деревеньки святым зерном.
До второго класса Клавдия училась у себя в деревне, потому как к ним приехала из Алма-Аты учительница. Денег особо не было, но Клавдия запомнила, как приезжую учительницу деревенские жители подкармливали деревенским ёдовом, но вскоре она уехала, и учить детей стало некому. Приходилось ходить на учёбу в Кобляково за восемь километров, бывало, что и отец подвозил на лошади. Видя моё удивление, Клавдия Алексеевна улыбнулась: «А чего нам было этих восемь километров, пробежим и не заметим, но зиму понятное дело я жила у тётки. Бывало и до старого Братска ходили, только на следующий день ноги сильно болели».
Алексей Фёдорович Огородников
Евдокия Георгиевна Огородникова
Родители Клавдии — Алексей Фёдорович и Евдокия Георгиевна жили по тем временам зажиточно: имели и корову, и лошадь, но в тридцатом году в Сохорово организовали колхоз, и на каждого колхозника наложили твёрдое задание. Собрали мужиков, и те возили своё зерно в Кобляково, а себе оставлять было нельзя. Клавдии было на ту пору восемь лет, но она хорошо помнит, что и у жителей соседних деревень зерна, а стало быть и хлеба совсем не осталось, и отец Клавдии, каким–то чудом сохранив рожь, делился ею с земляками, приходившими к нему из окрестных деревень. Вернуть же этот долг им сердешным было нечем. И вскоре Алексей Фёдорович, жалея и выручая земляков самым дорогим продуктом, сам остался без зерна. Прибежала тогда к ним соседская бабка Домна: «Чё есть–то будем, Фёдорович? Всё позагребали, заскоблили». И что было ответить ей сердешной Алексею Фёдоровичу…
Но не все так безропотно подчинялись Советской власти, и Клавдия хорошо помнит, как в их деревню приезжала банда Серышева. Переночевав, они уехали в деревню Анчерково и, по слухам, убили мужика прямо возле плуга. Отношение к бандитам было у деревенских хорошее: ведь они все были свои, деревенские, родственники. А когда произошла расправа над бандой, многие их жалели, вовсе не считая их бандитами, ведь гибли их родные отцы и сыновья.
Будучи ещё в сущности девчушкой, выучилась ездить на коне и под присмотром отца самостоятельно боронила поле. Алексей Фёдорович, наблюдая за дочерью и давая наказы, тут же приготовлял к работе всю деревенскую утварь, рубил деревца, делал грабли, насаживал вилы, изготовлял верезнички. Клавдия же очень любила коней, и по сей день вспоминает она, как умирал у них в сарае молодой конь: бился и бился о стены, смотря на людей таким взглядом, что оторопь захватывала и старого и малого.
На войну отца не забрали. Причиной тому была болезнь ног, и председатель Яков Егорович Московских прямо сказал ему: «Мужиков нет, ходи в лес, добывай зверя, мы будем тебе за это трудодни писать». И Алексей Фёдорович добывал для всей деревни мясо, и во время войны ему и жене были вручены медали «За доблестный труд».
В деревне жили Бурнины, Огородниковы, Серышевы, Московских, Дубынины, Погодаевы, и многие, как это бывает в деревне, были родственниками. Проучившуюся до четвёртого класса в Кобляково, родители определили дочь на дальнейшую учёбу в старый Братск. Старший брат Семён уже жил там и снимал у одной бабушки жильё. Та бабушка, по причине своей старости и научила Клавдию печь хлеб. Вот как говорит об этом сама Клавдия: «Брат мой всех друзей, товарищей принимал, зверя они добывали, надо ж было выживать. Хозяйка квартиры очень старенькая бабушка, всплеснула руками, как дескать я успею хлеб на всех испечь? Говорит, учись, девка, пора тебе приспела. Вот и пекла я да всех обстирывала. Это сейчас у людей одёжи полно, а раньше–то одна перемыха и всё». Не удержался, хоть и догадался, но всё равно спросил: «Что такое «перемыха»?» В ответ смущённая улыбка: «Ну это раз одежду переменить, это я так уж по-деревенски».
Шло время, росла Клавдия. А когда однажды получила по немецкому языку две двойки, в школу больше не пошла. Брат в то время был в командировке, ругать, что оставила школу, было некому, и она отправилась искать работу. Устроилась в «Заготзерно»: сначала пригласили в бухгалтерию, но страх, что придётся иметь дело с деньгами, остановил её, и она стала секретарём. К тому времени, закончив семь классов, переписывала за начальство все бумаги, недоумевая от того, что у них был неразборчивый почерк. Вернувшись с командировки, брат, конечно, поругал сестру, но она так и не бросила работу.
Началась самая страшная за всю историю человечества Великая Отечественная война. Деревня Сохорово была невелика, забрали всего только нескольких мужиков. К тому времени Клавдии шёл семнадцатый год, была она, как сама говорит, небоязливой, и это воистину подтверждает то, что выучившись на клёпальщицу, стала с сентября 1941 года, фактически с самого начала войны, работать на Иркутском авиационном заводе. Пугало одно её, сердешную: как бы не прознали, что её родственники были в банде Серышева. Ей наказывали родные, чтобы ни в коем случае ни с кем даже в разговоре не вела речь о банде, но, слава Богу, всё обошлось. А до этого она ждала вызова на завод и жила в родном Сохорово. Когда же пришёл вызов, добраться до Иркутска было действительно очень сложно. На водном транспорте возили солдат, да и те по четыре дня добирались до Иркутска. И Клавдия, добравшись до Братска, уже опаздывала: ведь ей, чтобы работать клёпальщицей, на которую она проучилась две недели, предстояло ещё сдать экзамены. Договорились ехать на бортовой машине, на которой везли двенадцать заключенных. Так с заключенными и милиционерами Клавдия добралась до Куйтуна.
Вот как она об этом вспоминает: «Мне в дорогу тятя с мамой куль с мукой дали (куль с мукой на ту пору весил 70 килограммов) да сверху ещё сухарями, пирогами, шаньгами всё обложили. К мешку этому тятя лямки пришил, а его я и с места сдвинуть не могу, к тому же ещё чемодан, а к нему зимнее пальто, подушка, валенки прикручены. Когда остановились, женщины, что со мной ехали, быстро ушли на постой, а я соскочила и тоже пошла. Останавливает меня шофёр и говорит: «Ты куда, девка, пошла? А Вещи?». Я ему отвечаю: «А пусть в машине остаются». Загнал он меня наверх, с надсадой, конечно, спустила я вещи вниз. Он помог дотащить мне их до места ночёвки, удивляясь, как же я буду добираться дальше. Утром заключённых в машине уже не было. Подъезжаем к Тулуну, видим идёт поезд, а одна женщина, что с нами ехала, сказала, что на нём мы поедем в Иркутск. Нашлись добрые люди, помогли затащить мне вещи в поезд. Продвинулась кое-как, села, а соседи–то и говорят: «Девушка, вы вещи свои рассовывайте, чтобы их не было, пойдёт ревизор и на первой остановке вас ссадит». А у меня ещё туеса с вареньем да яйцами. Тут мне все взялись помогать, всё с грехом пополам попрятали, и тут же заходит ревизор. «Где, — спрашивает, — ваши вещи?» Но тут за меня мужик вступился: «Какое вам, — говорит, — дело до чужих вещей?». Так вот меня люди и спасли.
Добравшись до Иркутска и стаскав с помощью добрых людей свои вещи на перрон, стояла Клавдия под моросящим дождём и размышляла, как ей быть дальше. Подошла одна женщина и сказала, что ей надо брать такси, но не знала та женщина, что Клавдия и слово–то такое никогда не слыхивала. Удивлённо посмотрев на дикарку, женщина ушла. Подошёл парень, сказал, что он из Улан-Уде, вчера подгулял и его обчистили и что у него нечего даже закурить. Парень предложил свою помощь и, нагрузившись тяжеленным скарбом, они поплелись. Когда переходили мост через Ангару, совсем обессилели. Услышав свисток милиционера, оповещающий о том, что они задерживают движение, еле-еле они всё же одолели преграду. Шли путники по улицам Ленина, Доронина, отдыхали и дошли до дома с перекошенными воротами,- там жил мамин брат. Вот как рассказывает об этом Клавдия Алексеевна: «Там, чтобы подойти к дому, был двор, было метров двадцать до самого–то дома. Помощник мой и говорит: «Ты иди, а я послежу за вещами». Я ему говорю: «Ты сам иди, а я покараулю». Подошёл он к дому, у которого уж окна стали в землю врастать, постучал, выглянула тётка, все обрадовались, удивились, конечно, поклаже, как мол ты, девка, этакое допёрла. Дала я парню этому три рубля, а тётка распорола мешок и дала ему рыбного пирога, сказал тот «спасибо» да и ушёл. Тётка всё попрекала меня, что де мало дала денег, а я разве знала цены–то городские, ведь у нас в деревне три рубля считалось большими деньгами. Я и по сю пору твержу: спасибо тебе, добрый парень».
Выживали в ту лихую годину, как это зачастую бывало на Руси, кто как мог. Поехала дядина жена, у которого теперь жила Клавдия, продавать табак на водном транспорте, да за спекуляцию её и посадили. Наваривала тогда Клава ведёрный чугун хлёбова в русской печи, а после, когда всё остывало, вытаскивала в сени. Придёт с работы, топориком ковырнёт ледышку суповую, и в чашку её разогревать. Так вот им с дядькой на неделю хватало, ибо шибко готовить времени не было, и везде, где бы ни приходилось ей сердешной жить в Иркутске, то в обязательном порядке помогала хозяевам, так было принято у деревенских.
Мы сидели сейчас в квартире её дочери и когда нам принесли чай, а к нему мочёные яблоки (прям как в старину), Клавдия Алексеевна, лишь немного пригубив напиток, ничего есть не стала. Дочь на это лишь вздохнула, сказав, что она всегда вот так. Я же, довольно долгое время наблюдая за стариками, давно заметил в них такое действо жизни. Конечно же понимаю, что годы берут своё, и конечно же слушаю нашу сибирскую замечательную клёпальщицу: «Бывало, соберёт начальник нас и говорит, чтобы домой не ходили. «Спите, — говорит, — девки, у меня на диване». Так вот и бывало по три дня дома не бывали. Кормили нас по тем временам нормально, выдавали каждому работающему по восемьсот граммов хлеба, но и работали в прямом смысле до упаду. Это не для красного словца, пойми, это просто так было, ведь мы выпускали по пять самолётов в день. Как вынесли всё это, не знаю, но думаю, тятина закваска, да молодость помогли».
Жила теперь Клавдия у брата в бараке, а у того семья, да близкие тут же с ними жили. В бараке этом не было даже крыльца, что немного смущало её, приехавшую из деревни, где уж крыльцо-то имелось у каждой избы. И хоть удобствами барачную жизнь даже с огромной натяжкой назвать было нельзя, по деревенской своей самобытности чуяла Клавдия, что стесняет брата, и конечно же делилась своим пайком с теми, где жила, а меж тем кроме хлеба давали ещё и крупы, и макароны. Когда работали в ночь, то дополнительно помимо пайка выдавали ещё по сто граммов хлеба. Но ночь заканчивалась, и наступал день, а днём снова заклёпка и цеховой шум работающих станков.
Клёпальщицы Иркутского авиационного завода ( снимок сделан во время войны)
В 1942 году Клавдию вдруг вызывают к начальству. Оробев, переступила кабинет, а ей вдруг: «Огородникова! Вы же грамотная, мы вас с клёпальщиц забираем на склад, там все детали перепутали. Порядок можете навести? Там стеллажи большие и надо всё по порядку разложить, чтобы не искать».
В одном только её родном цеху работало девятьсот человек. Люди шли к ней, спрашивали те или иные детали. Она же, застудив напрочь руки от этих холодных деталей, терпеливо выискивала нужное и выдавала. И постепенно на многочисленных стеллажах наклеила таблички, но даже и с ними надо было держать в голове сотни и сотни деталей к самолётам. Однажды пришёл в цех начальник — Иван Андреевич Губарев. Как и подобает начальнику и вдобавок военному положению, был он суров. Зашёл на склад и увидел Клавдию, читающую художественную литературу. Она, конечно же, обмерла от страха, а он же, поинтересовавшись, что за книга, ушёл. На следующий день вызывают её к Ивану Андреевичу (а вокруг за столом сидел весь начальствующий состав), и начальник сурово спросил: «Огородникова! Ты получала дефицитные детали?!». Отвечаю: «Получала». — «Где они?». Отвечаю: «У Харитонова, я ему как и положено выдала». Начальник попросил Клавдию выйти из кабинета, а едва за ней закрылась дверь, все сидящие в приёмной услышали отборный мат, но Харитонов стал отказываться. И Клавдия на всю жизнь запомнит те слова, что сказал Иван Андреевич: «Что ты врёшь? Я той девчонке верю больше, чем тебе, она никогда не обманет». Детали нашлись. Оказалось, что они уже были в работе, и пять только что собранных самолётов готовили к отправке на фронт. За отличную работу ей вручили медаль «За доблестный труд».
Проработав без разгиба три года, Клавдии разрешили съездить в родное Сохорово повидаться с родными. Так на авиационном заводе Клавдия Алексеевна Огородникова проработала до 1952 года. Барак, в котором они жили, заселили пленными японцами, и теперь Клавдии пришлось искать новый угол. Она хорошо помнит, что японцы пытались поджечь завод, их уличили в преступлении, но не это даже её удивило: «Господи! Какие грязные они ходили, я и людей–то таких не видала, а им ведь выдавалось мыло». «Стучали они тогда людям в двери, пытались обменять мыло. Был у нас мальчишка Кешка, выследил как–то мужика одного, где тот прятал рюкзак. Не обробел, пошёл в милицию. Когда проверили содержимое рюкзака, поняли, что на территории завода работал диверсант. Кешке–то, помню, даже благодарность объявили».
Мирная жизнь, которую ждали целую вечность, входила теперь в дома нашей Отчизны, и на авиационном заводе стали изготовлять железные кровати с никелированными шишечками, делали кастрюли, сковородки. И далеко не сразу, и не в друг приходило людское понимание в каждую душу, что враг, слава Богу, разгромлен, а раз так, то надобно отстраивать огромную нашу страну заново.
Клавдия вышла замуж за Cкричевского Григория Павловича. Родом он был с Украины, из Херсонской области из деревни Преображенка. Работал будущий муж на том же заводе, что и Клавдия, — на шихтовке. Пришёл Григорий уже второй раз к брату сватать его сестру, потому как Клавдию останавливало то, что собственно служит препятствием многим: не было своего угла. Но жизнь есть жизнь, страшная война была позади, и семья Клавдии с Григорием состоялась. В 1947 году это было, а в 48-м родился сын Николай, в 53-м — дочь Галя, а в 57-м появился на Божий свет Владимир. Было уже жильё, выданное заводом, жили на втором этаже, срубили возле дома стайку, стали держать свиней, и наконец-то за долгие-долгие, воистину тягостные годы, вырастив поросят, — досыта наелись свеженины.
Жизнь есть жизнь, и в 1952 году они переезжают на Украину, в деревню Преображенка. С улыбкой вспоминает теперь Клавдия, что уезжая, продали железную кровать и радиолу — всё что на тот момент и нажили с Григорием. А уже в 1955 году приехали жить в строящийся Братск. Нарезали участки под дома, и их с Григорием дом на 69 квартале в Гидростроителе был построен первым. На ту пору реликтовый лес, в народе называемый бором, стоял везде: тут же валили лес, тут же и ставили дома. Когда шло строительство дома, Клавдия, как это было принято, варила нанятым плотникам еду, покупала папиросы и даже шкурила лес. Один строивший им дом мужик, видя, как трудится Клавдия, не удержался и вымолвил: «Ну, ты — завзятая». Плотницкий люд на ту пору, приехавший в Братск, был во многом деревенский, с самого детства приспособленный к работе. Потому–то и дома ставились со знанием дела, качественно, это подтверждает и то, что дома эти до сих пор стоят и радуют человеческий глаз своей долговечностью.
Дети Клавдии: маленькая Галя с братом. Начало строительства посёлка Гидростроитель
Семейная жизнь — есть семейная жизнь: несколько раз переезжали на Украину, а ведь там надобно было тоже всё обустроить. За этими переездами и обустроили они с Григорием несколько домов. Но тяга к Братску не отпускала, и они снова возвращались. Приходилось Клавдии Алексеевне работать и в военизированной охране. А перед самой пенсией и грузчиком в седьмом магазине. Вот как рассказыват об этом Клавдия Алексеевна: «Мешки–то тяжеленные, ну не такие, конечно, как в деревне, но всё одно — тяжёлые. Натаскаешься, придёшь домой, икры на ногах все вспухнут, болят невыносимо. А что делать, до пенсии–то надобно дорабатывать. Пошла когда на пенсию, уж после только за колхозный стаж стали доплачивать».
В 1955 году деревня Сохорово, как и многие деревни Братского района прекратила своё существование. Кто–то, разобрав дом, переехал в Кобляково, кто–то в Буслайку, в Алексеево, кто ещё куда. Главной же причиной этому явилось строительство Братской ГЭС. Потянулись люди на невиданную Великую стройку. Где, кстати сказать, по тем временам хорошо платили и к тому же возводили новое жильё. Но это уже другая часть нашей истории. Теперь, по словам Клавдии Алексеевны, место, где была деревня, совсем не узнать: что–то подмыло паводковыми водами, да и самой речкой Вихоревкой, но деревенский погост стоит на возвышенности в виде хребта. И лежит на нём мама Клавдии Алексеевны — Евдокия Георгиевна Огородникова, умершая сразу после войны, в 1946 от дизентерии. Алексей Фёдорович пережил свою жену ненамного. Прежде от непосильной крестьянской работы отказали ноги, а в 1953 году не стало и его самого.
Я уже было засобирался уходить, как Клавдия Алексеевна, вдруг оживившись, сказала: «Рушили когда церковь в старом Братске, заболела я желтухой. Народ–то наш сердобольный, кто что мог домой из храма несли, жалко ведь святыни–то. Так дядя мой на русскую печь церковные ризы и пояса положил. Лежала я вся больная на печи, грелась от пользительных кирпичиков, да на ризы всё эти глядела. Как же чудно, ведь батюшки в них облачаются. Запаривали мне овёс, морковь, даже вина, самогону давали — так лечили. А я всё на ризы глядела, легче мне тогда становилось и выздоровела».
Все три брата этого замечательного человека воевали: старший — Семён Алексеевич прошёл всю войну, воевал с бендеровцами, был ранен и вернулся живым. Имя среднего брата — Николая Алексеевича Огородникова, геройски погибшего под Сталинградом, есть на главном обелиске города Братска. Младший брат — Иван Алексеевич был тяжело ранен под Керчъю и командование отправило его на учёбу. Стал он военным и дослужился до майора.
Деревенская родня, разбредшаяся волею жизни по Братскому району, даже будучи в дальнем колене, навещает знаменитую клёпальщицу, — так уж, слава Богу, устроены деревенские жители. Каждый год дети Клавдии Алексеевны возят её на Сохоровский погост — поклониться родителям, и это всё есть веяние нашей Отчизны в отдельно взятом человеке, доброе веяние…
Автор: АНАТОЛИЙ КАЗАКОВ (г. Братск)
