ЖЕНСКАЯ ДУША в произведениях Анатолия КАЗАКОВА - ИМЕНА БРАТСКА
ЖЕНСКАЯ ДУША в произведениях Анатолия КАЗАКОВА
Редакция сайта и писатель из Братска Анатолий Владимирович Казаков поздравляют Прекрасных Женщин с праздником Весны и предлагают вниманию всех наших читателей были и рассказы о лучшей половине человечества, о любви, о счастье в нашей нелегкой жизни. Душеполезного чтения, дорогие наши!
Чучунечка
Быль
Жила да росла себе девочка на Божием свете. А чего не расти, раз родители есть, корова, молочка парного даёт, курочки рябенькие яички несут. Тятя Александр Иванович назвал девочку Анной, а вот прозвал Чучунечкой. Показалось ему, али привиделось, толи на самом деле было. Только самые первые слова были у девочки не «А», а «ЧУ – ЧУ». Жена Дарья давай спорить с мужем.
– Да как же могла она сердешная, это твоё «чу – чу»-то вымолвить, экие словеса. Обычно акают, окают.
Отвечал муж, жене любезной:
– Дарьюшка! Вот те крест, чу – чу, сказала.
При этом осенил себя летучим крестом.
– Эх ты! Да рази такое можно, врёшь, да ещё крестишься, кружаешь всё.
Александр не унимался.
– Я поначалу тоже подумал уж не слухом ли я ослаб, подошёл поближе к доченьке-то, а она сызнова «чу – чу» бает. Я всё думал к чему это, а потом, когда дрова колол, подумал вот о чём. Ведь, правда, «чу – чу» – это вроде первые слова её, стало быть, быть ей Анной, а я буду звать пока махонькая Чучунечкой, то бишь Анечкой конешным делом, но для меня, для радости душевной Чучунечкой. Поеду куда, по сено ли, по дрова, рыбу удить, а всё о доченьке думать буду, и, знамо дело, о тебе, Дарьюшка. Радость человеку нужна. А ежели нет радости, то, думаю, надобно выдумать её. Вот хоть что со мною делай, выдумать и всё. А тут, вишь, мы с тобой любим друг дружку, дочка на Божий свет появилась. Чудно всё на белом свете деется, ей-богу, чудно.
Дарья, глядя на мужа, улыбнулась:
– Вот завсегда ты наговоришь, только слушай.
Муж снова:
– А может, это «чу – чу» – чуечка означает. Значит, чуять она будет нутром, шибко.
Дарья снова улыбнулась:
– Пошли щи хлебать, да спать ложиться, завтра ни свет ни заря подниматься.
Так и закончился спор мужа и жены, а дочка Анечка по тятиному прозвищу Чучунечка росла потихоньку. Да и доросла до десяти годов. Эх, и рыбы было в те далёкие годы в сибирской реке Ангаре, не высказать, не вышептать. Стоит, колышется на холодной сибирской воде шитик, привязанный к берегу. Тащит в гору до телеги тятя Александр цельный куль рыбы, а рыба-то какая – таймень! Со лба пот течёт ручьём, а рядышком Чучунечка его любезная идёт, туесок в руках несёт, заглянула туда, а там и хлебца-то отец почти не отведал, и сало на месте, лишь молоко выпил. И дочка бает тяте родненькому:
– Что же ты, тятенька, не ел нисколечко, матушка тебя ругать будет.
Погрузив куль с рыбой в телегу и переведя дух, отвечал отец доченьке:
– Да как же? Ел, молоко хлебал. А там, вишь, рыбкой увлёкся, неколи было. Теперь на радостях рыбки поедим. Да у кого мужиков нет, надобно разнести рыбку-то. Это уж твоя забота, Чучунечка.
И несёт Чучунечка рыбку в те дома, где мужиков нет. Рады-радёшеньки люди от этакого действа. Рыба тяжёлая, и Чучунечке приходилось раз за разом домой бегать, снова брать да разносить. А когда тятя с охоты возвращался, то было Чучунечке полегче, не надо ничего разносить. Кто победнее жил и без мужиков, сами приходили за куском мяса к доброму её тяте. Александр в такие часы баял так:
– Богат наш лес зверем, всем хватит мяса и рыбы. Видишь, Чучунечка моя родная, у кого в войну мужики погибли, у кого в армии служат, кто от жизненной надсады погиб, есть старики, у которых никого нет, так жизнь сложилась, надобно помочь таким, Бог велел.
И вправду, жили на краю деревни старик со старухой. Люди на деревне баяли про них так: де, с каторги бежали, вот и прибились к нашей деревне. А чего не прибиться, Сибирь-матушка всех привечает. Словом, жили старые люди на краю деревни, а Анна всегда, как только тятя с рыбалки возвращался, рыбу им носила.
Старика звали Андреем, жену его Татьяной. Не так давно приходил издалека в деревню священник, седенький весь, полюбился всей деревне, детей покрестил, всех остальных исповедовал и причастил, и – обвенчал на старости лет стариков батюшка.
И вот сидит на широченной лавочке в избёнке Чучунечка, глядит на стариков. Бабушка Татьяна уже и ушицы напарила в печи, дед Андрей курит табак, поглядывает на дорогую гостью с утайкой, радуется в душе, что скоро рыбки отведает, ух, жена его любезная вкусно готовит.
Аннушка спрашивает у стариков:
– А правда люди баяли, что с каторги вы молодыми ишшо сбегли?
Хоть и задала вопрос Чучунечка, а саму стыд обуял, может, не надо было спрашивать, страшно»
Дед Андрей, внимательно оглядев гостью, сказал:
– Низкий тебе поклон за рыбку-то.
Девочка встрепенулась.
– Да за что же, тятя мой рыбу поймал.
Дед Андрей улыбнувшись, продолжал говорить тихо:
– Мы не с каторги убегли. Мы от родителей Татьяны убегли. Богатые они были, я – бедный. Хорошо, что в вашей деревне люди шибко не расспрашивали, выделили одинокую избу, вот и стали мы жить с Богом. Спасли они нас. Мы ослушниками оказались. Любовь земная, девонька.
Андрей замолчал, Татьяна, глянув на мужа, с едва заметным укором заговорила:
– Вот он такой Андрей у меня, может говорить, а может и замолчать. Что я тебе скажу Аннушка, детка сердешная. Тятя мой только пять дойных коров имел, а другого скота и не сосчитать вовек. А с Андреем у нас любовь случилась. А он кто? Бедняк! Вот отец мой Дормидонт Евграфович и задумал выдать меня за богатого, только тот старый был, не люб мне вовсе. Вся подушка у меня в слезах была, днём на солнышке высушу, а ночью опять мокрая. Душу саднило крепко. А Андрей смелый был, напирал на отца. А тот и говорит ему, чтобы полугодовалого бычка через всю деревню на горбу пронёс, тогда, де, отдаст меня ему. Андрей-то крепким был, пронёс он бычка того, на диво дивное всей деревне. А тятя отказался от своих слов, де, он не всерьёз сказал, да добавил, что Андрей – дурак.
Вот тогда-то мы с Андреем и убегли из деревни. Ночью костры разжигать боялись, думали, что отец со всей деревней ищет нас. Да так оно и было. Вот лежу я в лесу в Андреевом тулупе, мне тепло, а он рядышком сидит, стережёт меня.
Мы два месяца или боле шли, и не видела я, чтобы спал мой Андрей, во как берёг меня! А костёр мы днём жгли, ушицу варили. Андрей-то мой Егорыч, пока молод, знатный был рыболов.
Но то лето было, а уже ночью холодно стало, Сибирь она и есть Сибирь. Пошли со страхом немалым в вашу деревню. Приняли люди.
Так до старости и дожили. Три сыночка у нас было, разнесло их по белу свету, даже не ведаю, живы ли.
Татьяна поглядела на девочку: «Ой, мала девка, а мы ей, словно на исповеди, всё обсказали, но теперь-то уж чего…»
Чучунечка вернулась домой, и сказала только, что дед Андрей с бабушкой Таней не из тюрьмы убегли. Больше ничего не поведала, повалилась на лавку широченную да заснула. Улыбнулись родители, и отец, глядя на уснувшую от усталости дочку, вымолвил:
– Чадушко растёт наше милое. Вишь, мать, личико-то какое, милей его нет для нас с тобою. И главно дело, не болтлива девка, сказала коротко и ясно, вот где диво.
Шли годы, у Анны на Божий свет появились два брата и две сестры, и отец её давно не называл Чучунечкой, было ей уже шестнадцать годов. Лишь изредка под хмельком, шептал матери на ухо:
– Ну девка, сердце-то какое у неё – золото. Чучунечка наша.
И шептал ещё тише:
– Тихо, тихо, а то ить услышит, чего доброго разобидится.
Жена в ответ, не таясь:
– Любит она тебя, окаянного, до смерти.
Анна так и ходила все эти годы, принося свежую ангарскую рыбу, а когда и мясо старикам. Дед Андрей с Татьяной, знамо дело, прикипели душой, за дочку почитали. А когда занемог дед Андрей, а бабушка Татьяна стала в домашних делах совсем никудышней, Анна стала варить еду в их дому сама. До одного момента всё не решалась, а тут Татьяна из печи доставала чугун с супом, руки затряслись, и упал чугун на пол, разлился суп по доскам. Охает бабушка Татьяна. Дед поддерживает, как умеет:
– Ничего, Татьяна! Таракашкам тоже исть надобно.
Глядит Татьяна, как с пола духмяный пар вверх поднимается, лежат на половых досках картошка, капуста, да мясной мосол, который им не так давно Анна принесла. Делать нечего, взяла тряпку, да принялась замывать пол. Дед мосол поднял, дунул на него, и давай его глодать потихоньку, мясцо там всё же было, да и зубы у деда были ещё не все растеряны по жизни.
Вот с тех пор Анна и стала готовить, обстирывать стариков. Всё печальнее глядела на деда Андрея, чуяла, что недолог век ему, сердешному, остался. Сядет он на кровать по утру и долго сидит. Бывало, спросит, глядя на работающую у печи Анну:
– Аннушка! Ты уж пришла? Когда и спишь-то? Старуха моя тоже никудышная стала, а вот, гляди, подле тебя всё крутится, слава те Господи! Ты ей тоже дай какую работу простую, она рада будет.
Поедят старики, и Анне хорошо. Да такая сила в ней появляется, что удержу нет. И хоть в родительском дому работы завсегда невпроворот, тятя с маманей рады-радёшеньки были, что дочка старикам помогает. Верили, что это Боженька им благодать такую посылает.
Уйдёт Анна домой, а стариков скука окаянная одолевает. Сидит дед Андрей на кровати, думу думает. Нёс он того полугодовалого бычка через всю деревню, в ногах дрожь, а несёт, как же не нести-то, Татьяну милую обещался тятя ейный отдать за него. Вот кабы донести, силы совсем отступают. Потом будет смеяться Дормидонт Евграфович. Нет, помру, а донесу. Вот уж и деревни конец, освободил спинушку трёхжильную от бычка, дух перевёл. А Евграфович на всю деревню смеётся, громко, чтобы все слыхали, бает:
– Вот дурак. Поверил. Татьяну я знаю, за кого выдам. Не твово ума энто дело. А за потеху плачу честно.
Бросил к ногам взмокшего и запыхавшегося Андрея монеты. Ни одной не поднял Андрей, хоть и нуждался в деньгах. Отвернулся и тихо побрёл к своему старенькому домишке. Маманя его, стоявшая рядом, подобрала эти монеты. После, когда Андрей узнал об этом, ни одного слова упрёка маме, Аграфене Никандровне, не сказал. У них с Татьяной было уже всё уговорено. Хоть на первых порах у мамани монетки эти окаянные пусть будут.
Старик сидел на кровати и после обеда ему не стало легче, как бывало ране:
– Видно, скоро отмотыжусь. Чего тут сделаешь, ладно, хоть старыми обвенчались с тобой, Татьяна. Священник понял нашу жизнь, они батюшки-то шибко умные, знают жизнь, и несут крест свой потяжельше нашего. Сколько людей им душу изливают, а им надобно правильные слова найти.
Жена, услыхав слова мужа, встревоженно заговорила:
– Ага! Собрался он! А я? Нет, муж, потерпи маненько, вместе уляжемся. Ты, главное, не торопись.
Умерли старики и вправду один за другим. Враз повалились голубь с голубкой.
Гробы и кресты делал отец Анны, Александр Иванович. И теперь каждую неделю Анна ходила на могилки стариков. Крошила рядышком с крестами пироги, молилась. А когда отходила от могилок, видела, как вороны тут же слетались на пир.
Со временем реже стала появляться на погосте, ибо много работы в крестьянской жизни. Одолевала мошкара, коровы из-за этого молока меньше давали. Бывало, в жару загонит под навес коровушек Анна, жалко их, сердешных, жрёт их окаянная мошкара, отгоняет Анна от коров, чем придётся, мошкару, и тут же деда Андрея вспоминает. Делал дед Андрей дёготь на совесть, им и коров мазали, и себя, так спасались. А ещё дёготь этот болячки на коже лечил.
Дед Андрей и чумашики из бересты делал, в них Анна ягодку хранила зимой. После деда Андрея, тятя принялся за дёготь, только у него не так получалось. И отец часто при этом поминал добрым словом старика, ведь тот и шкуры выделывал, да такие, что ни один волос с них не падал, и черки знатные шил, унты, фитили хитрые плёл, веретёжками всю деревню одаривал. И всему этому обучил Александра Ивановича.
Зимою по вечерам Анна красно пряла, шила, вязала, вышивала, и работа эта спасала от ненужной тоски. Годы снова шли, да что шли, бежали так, что порой страшно становилось Анне.
Вышла замуж. Муж Василий шибко любил Аннушку свою любезную. Благодарил Бога за такую добрую жену, шесть детей нарожала, все, слава Богу, мать любили.
Годы снова бегли, за шестьдесят лет уж Анне было. Взялись люди плотины по Сибири возводить. Затопило их родную деревню с погостами. «Эх, тятя с маманей, дед Андрей с бабушкой Татьяной, все земляки родненькие, лежите вы теперича во холодной воде ангарской». Всю оставшуюся, отпущенную Богом жизнь, саднило Анне это душу.
Жизнь есть жизнь. Все перебрались в молодой город Братск. Как дальше жила Анна не ведомо, но верится, что до самой смертушки помнила, как тятя называл её, сердешную, Чучунечкой. А колесо жизни человеческой, оно что? Крутит.
Живут на белом свете дети, внуки и правнуки Анны. Верится, что такие люди, как Анна, в раю, и молятся с небес за нас. А нам, живущим, надобно молиться, и хоть изредка ходить в храм. Ты только крутись, колесо жизни…
Чеплышка
Посвящаю мамочке
Всегда с чеплышкой своей неизменной ходила по белому Божиему свету Анастасия. «А как без чеплышки-то?» – много раз думала Настя. В деревне в это окаянно-надсадное военное время именно в эту глиняную чеплышечку, бывало, наберёт Настенька ягодок, да мамане, братику и сестрёнкам бережно несёт. А ягодка-то – она что? Она всю дорогу людей спасает. Земляника, голубица, черника, клюковка с брусничкой. И все в разное времечко поспевают, словно Создатель неспроста придумал все эти диковины, для разнообразия жизни людской и для укрепа здоровью.
Дивилась Настя названиям ягод. Вот, к примеру, земляника, а в начале-то – слово земля идёт! Али голубица, тут и вовсе – девушку так можно назвать или птицу.
Раз захлестал дождь, подул промозглый ветер, а Настенька далеко в лесу была. Побежала до деревни, упала, и из чеплышки её вся земляника высыпалась. Плакала, но всю до ягодки собрала. И вот оно, родимое крылечко! Маманя навстречу бежит, телогрейкой дочку накрывает. Девочка, хоть и озябла, виду старается не показывать, не огорчать маму.
Бывало, бабы да старухи деревенские далеко в лес побаивались заходить, а Настя шла, хоть и боялась. В их лесу жил когда-то отшельник. Народ деревенский его святым считал, так Настя, хоть по годам молодая совсем, думала, что ежели святой тут жил, то с ней ничего плохого не случится, ведь на то они и святые, чтобы людей спасать.
Из холодного осеннего леса быстро шмыгнёт Настенька на русскую печь, не забыв в кармашки печи сунуть холодные, мокрые насквозь носки, но перед тем как заснуть, обязательно на братика с сестрёнками поглядит, де, трепыхаются, стало быть, живые ишшо. Ничего не утаишь от материнского взгляда: видела маманя, как дочка носки сушить положила, и про себя отметила – толк с девки будет. Так же про себя и улыбнулась этому, а ежели открыто улыбнуться, пристанут девки с расспросами: чему, мол, мама, радуешься? И не отвяжешься от них потом, а тут кажинная данная Богом минуточка дорога. Не ровён час, председатель на работу крикнет, так что надобно поскорее ягоду да грибочки прибрать. Ох, и девка у меня отчаянная, другие вон, хоть и крепкие бабы, а боятся на Дружаиху и Вискилей одни ходить, а дочка-то идёт. Сколько воевала с ней, сколько слёз пролила. Не забыть вовек матери, как однажды, когда Настенька долго не возвращалась из лесу, тихонько стукнула по спиночке её, сердешную, ухватом. В сердцах, не сдержалась, да тут же обхватила своё родненькое чадушко, сплелись воедино две кровиночки, а Настя вдруг говорит мамочке любезной: «Ты, мама, не убивайся, нам без ягод и грибов не выжить – околеем, а от ухватика твово мне совсем не больно».
С того памятного дня зареклась Татьяна Ивановна руку поднимать на детей. Справедливости ради, надо сказать, и не делала этого никогда, а теперь и подавно не станет. Не раз думала Татьяна: видит девка, как живём, вот и рвёт на себе жилы, а они, эти самые жилы-то, у неё только нарастать начали, укреп-то ещё хлюпенький совсем. А и то подумать: без грибов да картошки загибли бы мы. Это ж надо столько натаскивать, ведь всю зиму грибной супишко варим и выживаем так. Муж Андрей в сорок втором погиб, а ныне уж сорок четвёртый… Да поди с небес-то видит дочку – помощницу золотую, молится об ней, об нас. Молись, молись за нас, Андрей…
Вспомнилось матери, как выкидывала она маленьких котят под гору. Чем кормить их, окаянных? А кошка взялась приносить часто, спасу нет; вот не Настенька бы, может, и нас под гору надо бы выбросить.
Настя тем временем согрелась на кирпичах и стала засыпать. Мать уж на работу сходила, вернулась, а дочка всё спит. Перепугалась, стала будить, коснулась рукой головушки, а девка-то вся горит. Быстро заварила сушёной малины и стала поить дочь. На следующий день – как ничего не бывало, Настя снова в лес собралась, да не пустила её мама. Она уж хотела ослушаться, но глянула на мамочку и осталась дома. Дома-то сроду работу не переделаешь – взялась Настя плести корзинки…
Выросла Настя, уехала вслед за братом в далёкий сибирский город Братск. Почти сорок лет проработала на комбинате железобетонных изделий, сначала бетонщицей, потом крановщицей. Одна вырастила сына, состарилась, но с чеплышкой той заветной не расстаётся. На даче только в неё ягодку собирает – память о деревне, мамане любезной в душе хранит. И покупают у неё ягодку на рынке. Она не из постоянных торгашек, а сезонных. В этом, две тысячи двадцатом году, люди облепиху у неё хорошо покупали. Грибочков для себя каждый год набирает, даже когда считается не грибной год, у неё всё одно грибочки есть. Много лет ходит бабушка Настя в православную церковь, приносит грибочки свои батюшке Георгию. Священник с радостью принимает дар от труженицы и давней прихожанки.
В сентябре стало прохладно. Сибирь она и есть Сибирь – стали зябнуть старые, натруженные руки Анастасии Андреевны, так она наломает облепиху прямо с ветками и везёт домой. Сама с собой разговаривает, де, большого греха в том нет, что ломаю с ветками, много её облепихи-то вокруг разрослось, инда сорняк, а и гоже что так, всё для человека. А он, этот самый человек, часто совсем не думает об этом, а ежели бы думал, такого бы бардака вокруг не было… Придя домой, станет ягодка к ягодке собирать облепиху с веток, станет сушить промокшую обувь, называя её по-старинному «коты». Наварит варение и снова в храм несёт: батюшку угостит и про деда Ивана не забудет, который дружит с её сыном. При этом говорит всем, что облепиха для желудка пользительна, даже язву лечит.
Печалилась шибко Анастасия Андреевна за сына. С работы сократили, стоит на бирже, да и там сказали, что выплаты прекращают. Нашёл бы её сын работу, да вот зрение у него стало совсем слабое, а в августе вовсе ослеп глаз. Дала с пенсии сыну мать на операцию, сделали в Новосибирске. Глаз не видел совсем, теперь смутно, но немного видит, другой же глаз видит на минус четырнадцать. Пенсии сыну по законам не положено, хотя сам местный поселковый окулист качал головой, с сожалением глядя на него.
Сыну Анастасии пятьдесят четыре года, и в январе он бы пошёл на пенсию, так как стажу у него около сорока лет, но законы изменились, и теперь ему добавили ещё три года. «Слава Богу, сыновей успел поднять, – не раз думала Андреевна, – да, слава Богу, жена Ирина не бросает».
Кажинное Божие утро Анастасия Андреевна поднимается раньше шести утра. И каждый день у неё дела, нынче, например, надобно помочь сестре Марии капусту на рынок отвезти на тележке. У Анастасии разложена по целлофановым мешочкам солёная капуста, и она даёт продать её знакомой торгашке. Людям полюбился посол Анастасии, и они с удовольствием берут капусту.
Немного погодя Настя побежит домой печь пироги – хоть внуки давно стали взрослыми людьми, они по-прежнему любят бабушкины пирожки с капустой или картошкой. Ещё Анастасия Андреевна, хоть ей уже восемьдесят второй год, подметает свой подъезд девятиэтажного дома и делает раз в неделю влажную уборку.
Даже зимой, когда настанут сильные морозы, неугомонный этот человек не сидит без дела, вяжет носки для внука, который любит зимнюю рыбалку, да и много кому вяжет. Много лет живёт она в Братске, и люди ей заказывают вязание – носки или женский тёплый берет.
Раньше Анастасия вязала тёплые кепки для брата Сергея и мужа сестры Марии, Геннадия. Теперь мужики покоятся на погосте. Часто вспоминает Анастасия, как спасала сынишку от морозов в холодном бараке… И в одном можно быть уверенным наверняка, что если Господь даст ей, сердешной, силы и дальше, она будет работать до последнего Божиего часа нашей жизни.
Коробки спичек и ниточная связь
Сотовых телефонов в те далёкие годы не было, но был мальчик Петя и Наташа, и были они одноклассниками, крепко дружили. Но был и Грипп, который разлетелся по всей нашей огромной, многонациональной России. И многим малым и взрослым людям этот самый Грипп делал хворобу.
Заболели и Петя с Наташей. Пятиэтажки их стояли напротив друг, друга. Эти самые пятиэтажечки были новенькие. Петин папа, дядя Игорь, работающий на отопительном заводе инженером, рассказывал сыну, что проект этих домов разрабатывался в Ленинграде, специально для Сибири. И поэтому совершенно неслучайно в таких домах устанавливались тройные оконные рамы.
Летом Петя прибивал маленькие гвоздики, натягивал ниточки, солнышко наше радостно светило, и через тройные рамы отлично сушилась сорожка, которую они с отцом ловили только на удочку.
Но в тот далёкий уже год на плотине Братской ГЭС открыли шлюзы, многие острова и дороги подтопило. И Петя с друзьями Сергеем и Андреем, неводом наловили целых два больших мешка рыбы. Все окна трёхкомнатной квартиры были сплошь завешаны рыбой, и Петя щедро раздавал рыбку друзьям, и, конечно же, не забывал угостить и Наташу.
Теперь же была осень, ноябрь месяц, а в Сибири это самая настоящая зима. У Пети была температура тридцать девять, мама Лена вызывала врача. Но днём дома никого не было. А Пете так захотелось поговорить с Наташей. И вот он уже протыкает иголкой спичечный коробок, пронизывает нитку, и бежит к соседней пятиэтажке, стучит в окно, а Наташа жила на первом этаже, и говорит ей:
– Слушай, Наташа, это тебе пустой коробок спичек. К нему я привязал ниточку, осторожно, не порви её. Закрывай скорей окно, а то холодно. Теперь жди, я скоро тебе позвоню.
Наташа тоже температурила, но, увидев друга, сильно удивилась этому спичечному коробку с продёрнутой ниткой. И чего это Петька придумал?
Петя жил на третьем этаже, и вот уже нитка натянута. Наташа не верила собственным ушам – в спичечной коробке разговаривал Петя! Наташа позвала родителей в свою комнату, но связь прервалась. Оказалось, подул сильный ветер, и нитка порвалась.
Заметив неполадки, Петя под сильным ветром восстановил связь, выбрав для этого более прочную нить. Но его сильно продуло. Да так, что он даже не мог разговаривать по коробково-нитковой связи два дня.
Девочка же терпеливо рассказывала Пете разные истории, надеясь, что он её слышит. Слушая Наташин голос, мальчику становилось легче, и он уже мечтал поделиться секретом связи с друзьями.
Через два дня Наташа услышала Петин голос по связи:
– Наташа! Наташа! Как слышишь? Приём!
Наташа закричала в пустую спичечную коробку:
– Петя! Ура! Я тебя слышу.
Не верящие в эту связь родители Наташи обрадовались такому чуду.
А вскоре, ведь у детей это бывает так быстро, по такой связи разговаривал весь Сибирский посёлок. Ниток страна производила много, спичек тоже, всё было дешёвое, спички стоили копейку. Потому затраты на связь маленькие. Каждое утро всходило сибирское солнышко, глядя на взрослых, спешащих на завод. Чтобы дойти до огромного завода, надо было подняться на большую гору, это была физзарядка для всех.
Спешили на завод и люди старшего возраста. Дед Степан прошёл Великую Отечественную войну на Брянщине, был партизаном. Работал же на заводе слесарем, выполняя тяжёлую и сложную работу. Так вот, этот дед говорил сотоварищу, идущему с ним рядышком, поднимаясь в гору на завод:
– Дети связь на спичечных коробках и нитках придумали! Я вот ныне думаю: такая связь и на войне бы помогла, сколько бы солдат уберегли от погибели.
Дети заводчан с утра разговаривали по ниточной связи. Спрашивая друг у дружки: сколько будет уроков, решали задачи… Много надобно было обсудить дел младому племени сибиряков…
Дедушкины руки, дети и Лимон
Рассказ
Семья Яшкиных жила в сибирском посёлке. Много, слава Богу, на Руси таких посёлков. И вот родители Пётр и Анна стали замечать, что дочка их Лиза, которая училась у них уже в пятом классе, стала скучать. Учёба давалась на отлично, и было вроде бы всё хорошо, весёлые говорливые подружки. Но случилась эпидемия, школы закрыли, уроки теперь делали через компьютер.
Лизе всегда было интересно в школе, а вот подруги иногда мечтали, чтобы были постоянно каникулы. Странное создание человек? Когда стали сидеть дома, то те же самые подружки снова захотели в школу.
Видя, как дочка грустит, отец и принёс однажды в дом маленького чёрненького щеночка. Хотели назвать угольком, но семья Яшкиных очень любила фрукты, и им захотелось назвать щенка каким-нибудь фруктом. По телевизору во время эпидемии стали часто говорить о пользе лимона. Лиза предложила назвать собаку – «Лимон».
Гуляя теперь по двору девочка стала чаще улыбаться, мир вокруг в её воображении стал волшебнее. Раньше ловила себе снежинки в рот и ловила, теперь казалось, что каждая снежинка живая, и она просила прощения у этих самых снежинок за то, что съедает их. Про себя удивляясь: ну надо же, прямо в рот летят!.. Подружки, гуляющие с ней, все были в защитных масках, и одна из девчушек по имени Настя спросила:
– Ну, надо же, Лиза! Лимоном назвали, а собака-то вся чёрненькая.
В этот момент щенок резко побежал вперёд, а поводок за ним. Лиза, выпустившая поводок, растерялась, а Лимон, добравшись до открытого колодца, затормозил своими маленькими лапками, но это не помогло – он всё равно упал в колодец. Девочки, обступившие вокруг колодец, стали громко звать щеночка, а Лимон в ответ плакал по-собачьи.
Мимо проходил одноклассник девочек Игорь, в классе его не любили за то, что Игорь, занимаясь в секции бокса, бывало, бил мальчишек, и говорил плохие слова девочкам. Увидевшие Игоря одноклассницы совсем не обрадовались этому. Лиза же сняла с себя осеннее пальтишко, и уже поставила ножку на железную лестницу, ведущую в глубину колодца. В этот момент Игорь подбежал к девочкам, отстранил Лизу, и полез в колодец. Прошло минуты две, и, весь чумазый, мальчишка вытащил щенка на белый свет.
Девочки бросились радостно обнимать Игоря. Он явно этого не ожидал, и был даже растерян. Говорил одноклассницам, чтобы близко к нему не прижимались, что запачкаются, но девочки, заметив на своих пальтишках грязные пятна, ещё пуще рассмеялись.
Мальчик бережно передал Лимона Лизе. Что-то изменилось с тех пор в Игоре, он больше никого не обижал. А однажды, когда они с Лизой гуляли по двору, сказал ей:
– А знаешь, Лиза, твой Лимон сделал меня другим человеком.
Мальчик с девочкой шли по посёлку в защитных масках, а рядышком бежал Лимон, и никто на свете не знал, что будет дальше. Потому как жизнь, слава Богу, продолжается. Игорь рассказывал Лизе:
– Понимаешь, Лиза, я спустился когда по лестнице вниз, включил фонарик на сотовом телефоне, и увидел, что щенок лежит в железном тазу, осмотрелся, и понял, что тут кто-то живёт. Рядом с трубами железная кровать, хлеб с водою.
Так, разговаривая, дети подошли к тому самому колодцу, из которого кряхтя и тяжело вздыхая вылезал человек. Это был старенький дедушка с седой бородой. Игорь подошёл к нему и сказал:
– Здравствуйте! Я недавно в колодец спускался и понял, вы там живёте.
Затем, немного помолчав, добавил:
– У вас там из еды только хлеб и вода. Вы подождите здесь, я сбегаю домой и принесу вам еды.
Дед посмотрел на мальчика и хриплым, скрипучим голосом произнёс:
– Благодарствую, сынок!
Игорь, оставив Лизу с Лимоном, быстро побежал домой. Принёс в контейнере ещё тёплых котлет, кусок домашнего торта и большую бутылку лимонада. Дед дрожащими руками принял еду, и сказал:
– Спасибо, Христовенький!
Игорь удивился:
– А почему Христовенький?
Дед, тяжело прокашлявшись, ответил:
– Вишь, брат, какая жизнь. Мы все в этом мире Христовенькие. Когда вырастешь, поймёшь.
Вдруг пожилой человек достал одну котлетку и, отломив от неё кусочек, дал Лимону. Щенок тут же её слопал.
Игорь с Лизой в один голос закричали:
– Вы что, дедушка, это же вам!
Дедушка тихо ответил:
– Не серчайте, детишки, захотелось вот.
Дед вскоре снова полез в колодец, сказав детям, что устал и хочет спать.
Так они и стали дружить. Игорь с Лизой приносили дедушке домашнюю еду. Он им поведал, что злые люди выгнали его из квартиры, и теперь ему приходиться жить в колодце.
Каждый раз, принося еду деду, дети очень жалели этого горемыку. А было это так. Подойдут к колодцу и позовут:
– Дед, мы тебе покушать принесли.
И, когда дедушка вылезал из колодца, весь такой заброшенный, несчастный, дети в этот момент всегда чуть не плакали. Игорь ещё совсем недавно так любивший подраться, удивлялся, каким он стал. Лимон же, виляя хвостиком, всегда облизывал дедушкины руки. Видя такую картину, Игорю с Лизой становилось радостнее.
Прошло с тех пор два месяца, и отец Игоря устроил несчастного деда сторожем на лодочную станцию.
Наступило лето. И дружная четвёрка раз в неделю устраивала ночёвки возле реки. Ловили рыбу, варили уху. Игорь, отведав ухи, говорил старенькому сторожу лодочной станции:
– Никогда в жизни такой вкусной ухи не ел! Научи, дед.
И дед учил детей готовить тройную уху по особому рецепту.
Основания для приготовления заманчивой такой загадочной ухи были, так как были пойманы окунишки, сорога, ёрш. Заметно подросший к этому времени Лимон тоже полюбил тройную дедушкину уху, и по-прежнему в благодарность нализывал руки деда, натруженные жизнью.
Наступила осень. Дети снова пошли в школу, но эпидемия не отступала, и учеников вновь отправили по домам. Лизиным подружкам это уже совсем не нравилось. Всем-всем-всем хотелось в школу. Учить уроки по компьютеру надоело, хотелось слушать живого учителя, все вдруг поняли, как это прекрасно и умиротворительно.
Игорь с Лизой, гуляя по посёлку и проходя мимо памятного колодца, радовались, что дедушка теперь живёт в сторожевом домике, где есть большая печка, баня, да и картошки их теперешний друг успел за лето вырастить.
Игорь с Лизой раз в неделю приезжали к дедушке, которого теперь все вокруг звали Степаном Ивановичем, а фамилия у него была тоже удивительная – Доброхотов. Иваныч, как только приезжали дети, тут же затапливал баню, и научил Игоря правильно париться в бане. Оказалось, всё не так-то просто, даже запаривать берёзовый веник нужно было уметь правильно. За сибирское короткое лето запасли они берёзовых веников вдоволь.
А пока они собирали берёзовые веточки, Лиза ходила по полю и собирала цветы. Затем сплела четыре веночка, и одела себе, Игорю, деду и Лимону на головы. Собака, когда на неё надели венок, стала сильно крутить головою, пытаясь скинуть такой необычный ошейник, но Лиза строго приказала ему успокоиться. Тогда Лимон стал радостно лаять на своих друзей.
Игорь глядел на Лизу и снова удивлялся тому, что он стал совсем другим человеком. Лимон, гуляя с детьми и дедом, тоже о чём-то думал. Уж не о том ли, чтобы в благодарность за тройную уху, ещё раз полизать дедушкины руки?!..
Баян замёрз
Рассказ
Жил старый баян на белом, Божием свете. Нет. Он, знамо дело, не сразу старым стал, был и молодым. Из деталек разных на заводе собирался. Изготовили его люди наши сердобольные не только от того, что зарплату за это получили. Все знали, что для радости народной инструмент этот создан, а, стало быть, дело это ответственное и серьёзное.
А детальки эти меж собой быстро подружились. Один коллектив, и, не работай одна кнопочка баянная, уже не хватает её, сердешной, в общем хороводе звука. Ох, как не хватает!.. Но это было, когда состарился баян. Завсегда у стариков хворобы.
Но на ту пору был большой, чёрный баян совсем молоденький. Купил новый баян учитель по пению Семён Петрович Башмаков, потому как решил не только на пианино в детском садике детям играть, а и к русскому баяну детишек с малолетства приучать, чтобы чуяли дух русский. И вот уже льются звуки баянные по стенам старенького, деревянного садика, мелодией по-доброму завораживают. Детишки по наказу воспитателей, ровненько выправив спиночки, сидят на маленьких деревянных стульчиках, и поют: «Ручейки весенние зазвенели весело, потому что мамочке мы запели песенку», или «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой: Край родной навек любимый, где найдёшь ещё такой?!»
В садике вкусно-превкусно пахнет едой, дети глядят на большой баян, дивятся и рады этому. Вот и обед настал, а на обед – винегрет с радующим глаз зелёненьким горошком, суп с сухариками, запеканка картофельная с мясом, кисель с булочкой. С запеканкой была история, дети не хотели её есть из-за того, что там был лук, тогда Башмаков говорил детям так:
– Слушайте, дети! Без лука у человека страшная болезнь цинга появляется. Сколько матросов в дальних плаваниях погибло из-за нехватки лука. Про Витуса Беринга слыхали? То-то! А на войне лук – первый целитель. В народе поговорка есть: «Лук от семи недуг». Болеть, ребятишки, плохо, сами знаете. А ежели все заболеете, кто Родину защищать будет? Вы, мальчишки, когда мы состаримся, первыми защитниками будете, а девочки санитарками. Словом, ежели лук есть не будете, то враги нас победить смогут. Давайте же не поддадимся ворогу окаянному. А про то, что означает поговорка «Ложка дорога к обеду», я вам после баять буду.
И тут Петрович не для детей, а, скорее, для воспитателей добавлял к своей речи:
– Вы не думайте, я не безграмотный какой, обучение прошёл как все, а деревенские, русские слова вставляю для укрепа духа.
***
Дети после таких слов начинали есть лук. Семён Петрович любил покушать в садике, жил один, готовить не хотелось. Так до старости и доработал Петрович здесь. Потом ещё маленько пожил в общаговской комнатушке, и понял по болезням своим, что недолго ему осталось коптить небушко наше русское.
Много лет не пил Семён, смыслом его жизни были дети, но теперь, глядя на баян, разговаривал с ним, пригубив водочки:
– Эх, баянушка! Знаешь ли ты, что твоим именем лошадей называют?! А лошади даже лучше людей, это я тебе точно говорю. Когда я был мальчонкой, у нас в деревне конь был, Баяном звали, ух, умный был. Я чего с тобой разговор-то завёл, не подумай, что свихнулся, нет. Вот помру, соседи по общаге похоронят, а тебе какая судьба выпадет?..
Петрович взял баян и начал играть мелодию, песню эту им когда-то пел его учитель Александр Васильевич. Хороший человек ту песню сочинил, и больно легла она на душу Семёну Башмакову. Он уже путал слова, но пел:
«В алые рассветы, в бездорожье лета. Мята луговая манит и зовёт. Там трава густая, и ромашек стаи. Там зарю как речку, переходят в брод. Отпусти меня, город, в зелёные дали. По росистым лугам в тишине побродить. Вместо вин дорогих из бокалов хрустальных Я хочу из колодца свежей влаги испить.
Сбросить бы тревогу да скорей в дорогу, от духов французских, пыли городской. Для души и тела, нету лучше средства, чем пропахший мятой голубой покой. Только всё не еду в бездорожье к лету. Не туда дороги в городе спешат. Потому ночами, вместе со свечами Догорает сердце, и болит душа».
Погладив баян старенькими морщинистыми руками, и глядя на икону Божией Матери, Семён продолжил свою речь:
– Подскажи, Боженька? Жалко мне до смерти, ежели без дела баян пропадёт.
Прошло какое-то время, и не сказать, чтобы быстро, но пришло в голову старика озарение. Отнести баян в музыкальную школу, может, примут, не откажут. «Денег мне за него не надо, вот бы взяли только, чтоб я с надеждой помирал».
Стал ходить Петрович в музыкальную школу, да приглядываться к музыкантам, кому бы подарить баян. Работники школы поначалу глядели на старика с недоумением, а он твердил им непонятным для них языком:
– Не пужайтесь, я не преступник какой. Я тоже детишек пению обучал. Я маненько погляжу, послухаю, спасу нет, как охота мне на всё это поглядеть. Вы не тревожтесь, я никому не помешаю.
После таких слов старый человек смотрел на преподавателей испуганно, и думал, как бы не прогнали. Но кто-то из учителей признал его:
– Это же учитель пения в садике был.
***
Теперь Петрович приходил в музыкальную школу не опасаясь, что прогонят. Чем-то приглянулась ему молоденькая баянистка Настя. Понравилось ему шибко, как по-доброму она детей пению учит. После занятий подошёл он к Насте и сказал:
– Настенька! Я в детском саду детишек пению обучал, теперь вот помирать собрался, не откажи деду, прими мой баян в подарок. У меня радость, стало быть, последняя, чтобы жил баянушко.
Старик с огромной надеждой поглядел на молодую девушку. В этот момент если бы кто-то посторонний посмотрел на старика, то наверняка бы подумал, что дедушка сейчас упадёт и помрёт.
Настя широко улыбнулась.
– Семён Петрович! Вы меня не помните, наверно, меня мама в садик водила, где вы преподавали, я помню ваш большой чёрный баян.
И вдруг девушка тихо, но душевно запела: «За окном воробушки закружились весело, потому что мамочке мы запели песенку».
– Я после школы училась в музыкальном училище, думаю, ваш баян повлиял на мой выбор профессии. Я по сей день вспоминаю, как мы сидели на стульчиках и слушали наши всегда добрые песни.
У старика полились слёзы из глаз. И сколько он не стирал их платочком, они всё лились, и лились, платочек вмиг стал мокрым, хоть выжимай его. Настя принялась успокаивать своего старого учителя, а он вдруг вымолвил:
– Ух ты. Вот как ты ухватила это дело. Понимаешь, в баяне русский дух есть, это сразу видно. Слава те Господи! Видно, не зря жил я. Понимаешь ли, девонька, какую радость ты мне дала.
Настя приняла подарок деда.
Старик шёл домой теперь с надеждой, что судьба баяна будет продолжена. Почему–то в эти минуты ему вспомнился деревенский конь Баян, как любил он кататься на нём у реки.
Деревня для старика была святым понятием. Но родная деревня померла, уничтоженная, по его разумению, городом.
Поехал молодой Семён с матерью в город. Не забыть вовек ему, сердешному, как прощались они со старенькой своей избой. Перекрестились, молитвы прочли, поклонились, и враз заплакали.
Мама устроилась на завод, жили у подруги матери, а Семён игравший с измальства на гармошке, и бывший на деревне не последним гармонистом, пошёл учиться в музыкальную школу. Преподавал у них Александр Васильевич. Все ученики его каким-то образом ведали, что закончил их преподаватель Гнесинку, и, когда в автомобильной катастрофе погибла у него жена с дочкой, переехал он с сыном в город Братск. Сын был непутёвым, и все Александра Васильевича жалели.
Полюбил Семён Александра Васильевича потому, наверное, что тот тоже был выходцем из деревни. Бывало, в начале урока скороговорку проговаривали: «Кум Гаврила, кум Гаврила, я Гавриле говорила, веники, веники, веники повеники, на печи сушилися, с печки обвалилися», все после смеялись. Но не только на баяне обучал играть ребятишек Васильевич, и на пианино, и даже на балалайке, рассказывал детям о старинных музыкальных инструментах, и всем понравилась жалейка.
Бывало сядет учитель, возьмёт балалаечку, заиграет, а затем запоёт: «Отпусти меня, город, в зелёные дали. По росистым лугам в тишине побродить. Вместо вин дорогих, из бокалов хрустальных Я хочу из колодца свежей влаги испить». Или: «Деревня и люди живите в ладу. И тёплого хлеба подайте к столу. И русская печка едой угостит. А песня нас всех от невзгод защитит».
Братск в те уже далёкие годы только начинал строиться, но строительство шло стремительно и было сродни людскому подвигу. Именно в те годы у Семёна зарождалась истинная любовь к самородному русскому слову, к песне. И именно тогда их учитель Александр Васильевич Корсанов сам придумал, и спел песню про Братск.
Народу было в клубе полным-полно. Семён стоял за кулисами и волновался за учителя, а тот со сцены, тоже сильно волнуясь, играя на аккордеоне пел: «Я родился в Сибири В деревеньке глухой, В той единственной в мире, Где любовь и покой. К этой Родине милой я любовь сохранил. И простые уроки жизни До сих пор не забыл. Я родился в Сибири, где сплошные снега, где морозные шири, где река Ангара. Босоногое детство. Комсомольская юность. Молодые надежды, золотая пора. Беспокойное сердце позвало нас туда, где росли новостройки, где росли города. В деревянных бараках и палатках зимой Мы строительство Братска не забудем с тобой».
Семён слушал, но не мог расслышать всех слов, и сильно огорчался тогда…
Вскоре после музыкальной школы забрали Семёна в армию, а через год приехал он на похороны матери. После армии завод и комната в общежитии. Как же не привычна ему, деревенскому, была общага!.. После первой получки почти все её жители прибежали занять денег, и он всё раздал, даже не оставив себе.
Перебивался крупами месяц, ему это не было трудно, маманя научила вкусно готовить каши. Но даже на его каши находились желающие разделить с ним трапезу. И дядя Юра, одинокий старик, пропивший пенсию за три дня, и тётя Галя, у которой было пятеро детей. Та совсем не стесняясь, просто накладывала из кастрюльки Семёна себе каши, и говорила:
– Сёмка! Простой ты! Добрый! Трудно тебе будет. Вот те крест, трудно.
И тётя Галя обычно в такие минуты вспоминала один случай. Рядышком с общежитием жил бездомный пёс Шарик. Вся общага, знамо дело, кормила его. Начали отстреливать собак, и Шарика подстрелили. Люди видели, как раненая собака убежала от убийц. Все шибко огорчились, что Шарика подстрелили, особенно дети.
Глядя на детишек, Семён на что-то решившись куда-то ушёл. Не было его три дня, даже на работу не ходил. И ведь отыскал он Шарика, принёс на руках. Стали всем общежитием лечить, а ребячьей радости не было предела. На заводе хотели уволить Семёна за прогулы, но когда все жители общаги вместе с детьми пришли взять заступ за своего сотоварища, начальство простило его.
И тётя Галя, уплетая кашу, обычно говорила:
– Нет, ты, Семён, особенный какой-то человек. Сколько радости детишкам нашим сделал, отыскав Шарика. Простофиля, конечно, но чё же с тобой сделашь.
Отыскал же Семён Шарика на второй день в заброшенной времянке, обратил внимание, что одна собака шмыгнула под времянку с какой-то едой. Поначалу подумал щенятам еду-то несёт. Но всё же рискнул, ползком подлез под пол, благо заваленки были давно кем-то раскурочены, посветил фонариком и увидел раненого Шарика и ту собаку, которая принесла еды своему товарищу.
Увидев такое, прослезился:
– Да. Едрён корень! Не кажинный человек так сделает. Собачья дружба, стало быть.
Хотел сразу на второй же день и принести собаку, но Шарик не давался, рычал. И тогда Семён начинал с ним баять:
– Шарик, ты, Шарик! Меня с работы точно выгонят. Пойми ты меня. Ну, давай, родной, иди ко мне.
Не давалась собака. А к концу третьего дня Шарик сам выполз к Семёну. Осторожно, словно невестушку, нёс Семён раненную собаку через весь посёлок. Испортив одёжу от крови пса. Когда он подходил к общаге, детишки, высыпав гурьбой, стали поочерёдно гладить собаку, а сколько было восторженных криков!..
Но не только дети были рады, взрослые тоже запомнили этот день. Тётя Глаша прибежала, работала она медсестрой, и профессионально поставила Шарику укол.
***
Была у Семёна любимая девушка Марина, и свадьба скромная была, а через девять месяцев родилась дочка Елизаветушка. Жена поначалу слушала мужа, не хотелось ей дочку Елизаветой называть, но Семён настоял, чтобы дочка носила имя его мамы. Но жить в общаге молодой жене надоело, да, видно, и сам Семён надоел. Вскоре, отбив у кого-то мужика, уехала Марина с ним в другой город.
Оставшись один, стал крепко Семён выпивать, шибко жалко было дочку, и много раз думал, что пропадёт он от такой жизни. Но однажды, услышав по радио концерт Людмилы Зыкиной, встрепенулся. Что-то дрогнуло в душе: «Брошу завод, много ли мне одному надо? В детский садик пойду, если возьмут, обучать детишек пению. Надобно, чтобы знали они наши песни, вон вокруг сколько чужих песен появилось»… Вспомнился сразу и Александр Васильевич, который рассказывал, как их тогда, ещё совсем молодых музыкантов, поила чаем из самовара сама Людмила Зыкина. Приговаривая, чтобы ели побольше пирогов, ибо молодым надобно усиленное питание.
Настя преподавала в музыкальной школе детям пение, старик приходил изредка на эти уроки, и нет, нет, да и подсказывал детям что-то. Молодого учителя называл ласково Настенькой. Настя же была рада Семёну Петровичу, его подсказки действительно позволяли лучше усвоить материал, да и сама Настя что-то сама слышала впервые. Один раз дед повеселил весь класс, предложив быстро проговорить слова: «Веники, веники, веники повеники, на печи сушилися, с печки обвалилися», дети долго смеялись, а старый учитель пения говорил им, что эти скороговорки надобны для развития пения, что так их учил Александр Васильевич. В другой раз, быстро сняв шапку с головы, ударил её об пол и спел: «Снова шапку заломлю, я не плачу, я люблю», с чувством спел, а после сказал детям:
– Без души не пойте, не получится!..
В один из дней в музыкальную школу пришли соседи по общежитию и сообщили, что дедушка умер, приглашали на похороны. Соседям дед всю жизнь помогал то продуктами, то деньгами, и они это ценили.
Дальше были скромные похороны, и на местном поселковом погосте появилась ещё одна могилка. Настя на родительский день ходила на могилку деда, прибиралась, но вели догляд за могилкой и соседи по общаге, это всамделишно радовало Настю, ибо не забыт человек, слава Богу.
Баян долго стоял в углу кабинета, где преподавала Настя. Вскоре Настя вышла замуж, родились двое детей, и, как только детки подросли и пошли в детский садик, сразу стала работать. Денег катастрофически не хватало, и молодая баянистка, кроме музыкальной школы, устроилась ещё на две подработки. В поселковом клубе был хор ветеранов труда, там Насте обрадовались, потому как прежний музыкант шибко пил и матерился на женщин. Вот тогда-то и решила Настя, отложив в сторону свой баян, взять на репетицию старенький баян Семёна Петровича.
Дело было зимою, и, когда началась репетиция, женщины хора дружно стали говорить, что баян плохо играет. Настя же на их вопросы отвечала просто:
– Баян замёрз. Давайте попойте пока без музыки.
Прошло полчаса. Настя заиграла на большом баяне Семёна Петровича, и участники хора остались довольны. На другую подработку ей приходилось ехать далеко в город, так уж разбит на посёлки город Братск. Но и на другой подработке люди поначалу задавали этот же вопрос: почему баян плохо играет? Настя привычно отвечала:
– Баян замёрз. Подождите.
Баян, словно понимая, быстро отогревался в тепле, и снова звучала его чудная мелодия.
Был такой случай. В Тулуне, тогда ещё не подтопленном памятным всем наводнением, состоялся областной смотр художественной самодеятельности. Выступили, стараясь, хоровики, и баян в Настиных руках старался. Но высокая комиссия отругала прилюдно коллектив «Русское поле». Не за пение, а за старые концертные платья. Женщины, почти все ветераны труда, шибко расстроились. Катерина, дородная сибирячка говорила:
– Да разве это наша вина, что платья-то у нас старые?..
На обратном пути в Братск женщины-первостроители от обиды даже пригубили горькой. Нет, не то их обидело, что спели, может быть, плохо, а то, что прилюдно стыдили.
Но справедливость всё же есть на белом свете. Пройдёт время, и эту же Катерину с её подругой Ниной за прекрасное исполнение песни «Алёша» будет обнимать и целовать народная артистка Кузьмина, говоря им, что они – золотые песенные ручейки нашей России. Да и платья вскоре пошили для коллектива новые, но всё это достаётся через огромные переживания. Ведь и тут высокая комиссия за небольшое опоздание хотела отстранить Катерину с Ниной от конкурса. Катерина участвовала в строительстве почти всех дорог города Братска, по её словам, такой работы мужики не выдерживали! Покидала лопатой на своём веку, и от этой надсады сильно болели ноги. Потому, медленно идя на автобусную остановку, и опоздали они на конкурс.
Выручила народная артистка Кузьмина, случайно вышедшая в фойе, и увидевшая понравившихся ей исполнительниц – два дня тому назад они пели на отборочном конкурсе. Обняла расстроенных женщин, вернула на сцену, и они заняли первое место. А старенький большой баян в Настиных руках честно нёс свою службу.
Вернувшись после концерта, который проходил в центральном Братске, Настя устало обняла своих чадушек. Подумала, как всё же раскинут наш город Братск, почти пятьдесят километров надо ехать до родного посёлка Гидростроителя. Затем по-быстрому сварила пельмени, и, когда семья наелась, тихо сказала:
– Вот всегда вы ждёте, пока вернусь домой, а мне – думу думай! Ведь не трудно же сварить вареники или пельмени, яички сварить.
Дети обняли мать, и вот уже Настя рада, что муж и дети сыты. Уложив ребятишек спать, Настя подошла к окну, и увидела небо с яркими, словно в сказке звёздами. Только это была не сказка, это была всамделишная жизнь. Вдруг на небе, среди ярких звёзд она увидела улыбающееся лицо Семёна Петровича, и он говорил Насте:
– Слава Богу! Жив Баянушко, жив…
Посёлок Гидростроитель
Засолили капусту. Это целый обряд, традиция, как угодно можно назвать это воистину народное дело. С самого утра работают на кухне мама и жена. Мамочка моя, Анастасия Андреевна, с раннего утра сходила в церковь, службы нынче маленькие в связи с саднящим душу коронавирусом. Я долго болел, в церковь теперь не ходил, слабость не давала.
Мама называет меня чахлым. За это время умер от коронавируса дядя Ваня. Грустно вздыхая, думал и вспоминал, как мы беседовали с ним о жизни, идя после церковной службы. Блашинков Иван Павлович войну страшенную пережил, Братскую ГЭС построил. Да в каких тяжелейших, казалось, немыслимых условиях, тогда ведь сорок, пятьдесят и многим более градусов всю зиму было, а они, сердешные, в такие морозы строили плотину. Настоящие герои славные строители наши родные. Двоих сыновей вырастил дорогой мой Иван Павлович, восемьдесят шесть лет смерти фигу показывал. Помню, даёт мне чекушку коньяка и говорит:
– Бери Анатолий! Выпьешь, когда захочешь. Не удивляйся, что так просто захотел тебя угостить. Мне уже нельзя, а вам ещё можно. Дядя твой, Сергей, весёлый человек был.
…И вот уже вилок, другой капусты покрошен, добавлена морковочка, а мама при этом обязательно рюмочку крепенькой ахнет. Работает быстро, слаженно, жена Ирина удивляется её жизненной закалке.
Вспоминаю один из рассказов Виктора Петровича Астафьева. В их деревне, когда начинался засол капусты, собирались деревенские женщины, пригубят браги или ещё чего самогонного. И ведь на каждую семью по несколько бочек солили, и, по словам великого писателя-сибиряка, всё за зиму съедали. И, что характерно, все зубы были здоровы. Стало быть, польза от капусты большая для человека. Да разве только для человека? Животинка тоже любит капусточку-то.
Взяв трёхлитровую банку с капустой, несу её старшему сыну, пусть попробует нынешний посол, разный он всегда получается, что характерно, но неизменно чудесный, тонизирует так, что будь здоров.
После операции велели гулять, так уж наши врачи завсегда советуют.
Иду по родному посёлку Гидростроитель, гляжу на девятиэтажки, пятиэтажки, и думаю часто вот о чём. Ведь в каждом девятиэтажном подъезде тридцать шесть квартир, это ж целая деревня получается. Но вот ежели бы этих нынешних жильцов любого такого подъезда собрать всех вместе. И взять, к примеру, ту деревню, которую я знал у бабушки, и где домов было немногим за тридцать. То деревня по количеству народа победила бы втройне, а то и более.
Ныне в квартире может проживать один человек, это зачастую так. В деревне же в каждом дому, и я это застал, почти в каждой избе проживало в среднем восемь-десять человек. Арифметика простая: вымираем, едрёна корень.
Снежинки, словно грустиночки какие-то, медленно опускаются на мою шапку. Захожу в подъезд, стучу в дверь, бужу сына, отдаю капусту, и снова гулять.
На площади посёлка, сорок пятого квартала, поставили ёлку. Ёлка стоит и в центральном районе Братска, и в Энергетике, но для каждого района своя ёлка непременно самая лучшая.
В этом году сделали такую арку стеклянную, перед аркой два оленя с ёлочками, в самой арке маленький лосёнок, и на выходе тоже встречают тебя два оленя или лося с ёлочками. Говорят, что когда стемнеет, очень красиво они светятся. Но и про Деда Мороза со Снегурочкой не забыли. Стоят ледяные, большущие такие, сказочные, детишек да взрослых радуют. Ну и, конечно, ёлка – высокая, красивая. С игрушками – дети в школах своими руками их мастерили.
На площади стоит корабль с высокими деревянными мачтами, забава для ребятишек немалая. И вдруг я слышу, как один мальчик со словами – «За ВДВ!» – прыгает с довольно высокого корабля.
Политики всё спорят, а мальчишки наши растут, и по-прежнему защищают родное Отечество. Бывало, да и сейчас такое случается, завидит бабушка мальчика и обращаясь к нему скажет примерно следующее: «Сынок надень варежки-то, руки озябнут, застудишься, окаянный, потом матери лечи тебя». Меня всегда потрясало то, что именно любая бабушка называла мальчишек «сынками». Господи! Как же это всё глубоко!
Бывало, приедешь в деревню, идёшь по улице, а бабушки спрашивают: «Сынок! Ты чей?» Называешь свою бабушку, покивают головами, и скажут: «Иди, сынок, с Богом».
И, спустя много лет, я, почти пятидесятипятилетний мужик, вроде как охранную грамоту получил от таких вот воспоминаний. Почему охранную? Так мне показалось, что дана она мне за воспоминания, за то, что храню память о стариках.
Полюбовавшись на площади на новогоднее убранство, иду потихоньку в сберкассу. Подсунули пятисотку, а она порванная почти, жена сказала, что в сберкассе должны обменять. Я, наивный дурак, сунулся было в магазин с такой купюрой, продавщица удивлённо на меня посмотрев сказала: «Да вы что, я такую не приму».
Иду и слышу громкие голоса. Ловлю себя на мысли, что так громко уже многие разучились разговаривать на улице. Мне раньше казалось, что если человек громко разговаривает, то ему нечего скрывать от людей. Иду дальше, и узнаю в этих громких голосах своих друзей, двух братьев Пономарёвых.
Подхожу, обнимаемся по-сибирски душевно и радостно. С этими братьями хоть сейчас в разведку, и боле объяснять ничего не надобно. Мама их с отцом глухонемые, отец не так давно умер, а они дети их, хорошо разговаривают, даже громко. Они с родителями руками разговаривали, и при этом сами всегда громко говорили, вот отчего это. Дали им тогда в новом доме четырёхкомнатную квартиру, всем давали, такое было время.
Помню, когда у них собирались, тётя Валя готовила очень вкусно, вроде обычный минтай, но как он пожарен с морковочкой и луком!.. Всегда было на столе солёное сало, нарезали его мелко и с аппетитом ели. Окрошка всегда была у них на воде и уксусе, но, ничего, и такую хлебали.
Старший брат, Олег, приехал в посёлок навестить маму, брата и сестру. Олег спрашивает меня:
– Ты, Толян, наверно, на пенсии? Сварщиком работал.
– Нет, Олег. В январе бы пошёл, пятьдесят пять, но три года добавили реформаторы. Пожили бы в Сибири.
Олег улыбнулся:
– Я тоже полтора года жду, в сентябре, если доживу, получу пенсию.
Олег говорит, а я с улыбкой вспоминаю, как он в своём посёлке Кежме, почту на КрАЗе развозил, а когда я его спросил, почему на КрАЗе, то он ответил, других машин нет.
Гляжу на «жигулёнок», спрашиваю:
– Сколько от Кежмы до нас едешь?
– Час, полтора.
Младший брат Володя стоит с большими валенками, которые привёз ему Олег, и, догадываясь, о чём хочу спросить, говорит:
– Другая обувь скользит, мешает работать.
Володя грузит вагоны лесом много лет, стаж работы у него не идёт, частник жесток, он об этом знает. Говорит мне:
– А я, Толик, если доживу до пенсии, минималку буду получать.
Гляжу на друзей, рядом пятиподъездная девятиэтажка. После бараков мы с мамочкой там жили в малометражке. У подъезда стояла лавочка. Прошлое перед глазами – мы в поношенных шубах, стареньких шапках. Всё за братьями донашивали… Эх, молодость весёлая, ушла ты, в душе оставив тепло жизни.
Поговорили, и на душе стало легче. Храни вас Господь, дорогие мои друзья!.. Как много с вами пережито, как же всё это дорого.
Прихожу в сберкассу, обменял пятисотку. Зашёл по пути к маме, поел супа из консервированной сайры. Полюбился такой суп в нашем сердобольном народе, социальный он, суп-то этот. Спрашиваю маманю: не закончились ли окунишки? Так у нас повелось: старший сын ловит и привозит к нам, у нас морозильная камера. А я потом мамане несу рыбу.
Мама весело отвечает:
– Да ты что, сынок. Нынче ведь не лето, зима, я на балкон выброшу окуней, да и лежат они себе, когда надобно возьму.
Иду по родному посёлку Гидростроитель, эх, если бы не было окаянной пандемии, ходил бы в народный хор «Русское поле», в школы и детские сады, читал бы детям сказки, дарил книжки!.. У всех изменилась жизнь в это сложное время.
Прихожу домой. Жена Ирина купила новую небольшую ёлочку, сказав, что старенькой уже тридцать лет пользуемся, захотелось обновить. Жена наряжает ёлку, я, как в детстве, любуюсь старыми советскими игрушками. Сохранились они от Ириных родителей.
Включили телевизор, хоть не включай его вовсе. Страшно. Болезнь косит людей, уходят близкие, родные. Сколько уже мы потеряли. У меня лично ушёл из жизни друг Сергей Козлов. Старше он меня года на два, но намного здоровей меня был.
Смешные его деревенские прибаутки и поговорки мне не забыть, покуда сам жив буду. А какой у него был кондовый русский язык?!.. Трудно писать об этом, каждый знает как дорого нам всё родное.
Лежит снег на крышах наших сибирских домов, по улице ходят люди в масках, бегают дети…
Март 2021 года
Анатолий Казаков на презентации новой книги Нины Жмуровой 24 ноября 2018 года
ПРОИЗВЕДЕНИЯ АНАТОЛИЯ ВЛАДИМИРОВИЧА КАЗАКОВА
РАССКАЗЫ
ПУБЛИЦИСТИКА
Прощание с Ангарой (О фильме Сергея Мирошниченко «Река жизни»)
Собаки ждут (О Братском писателе Василии Александровиче Скроботе)
Памяти детского писателя Геннадия Павловича Михасенко
Переписка с женой Великого русского писателя Василия Ивановича Белова, Ольгой Сергеевной
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО РУССКОГО ПИСАТЕЛЯ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА БЕЛОВА
ОБ АВТОРЕ
ЭФФЕКТ БАБУШКИ (интервью Андрея Васильева для сайта «Русская планета)
Корнилов Владимир- Плоды взросли на благодатной ниве (Размышления о творчестве А.В. Казакова)
Если у Вас есть дополнения и поправки или Вы хотите разместить на сайте «Имена Братска» биографии Ваших родных и близких — СВЯЖИТЕСЬ С НАМИ!
ВНИМАНИЕ! Комментарии читателей сайта являются мнениями лиц их написавших, и могут не совпадать с мнением редакции. Редакция оставляет за собой право удалять любые комментарии с сайта или редактировать их в любой момент. Запрещено публиковать комментарии содержащие оскорбления личного, религиозного, национального, политического характера, или нарушающие иные требования законодательства РФ. Нажатие кнопки «Оставить комментарий» означает что вы принимаете эти условия и обязуетесь их выполнять.
